Фольклорные элементы образа Обломова. Биченко С. Г. Проблема двоемирия в реализме: модель «репрессивного идеала» (тезаурусный анализ)

Трудно сказать, каков идеал счастья и любви у писателя Гончарова, не имевшего свою собственную семью. Однако свои мечты, задумки, идеи автор, как правило, воплощает в главном герое. Они духовно сцеплены и неразлучны. Именно он и позволит мне создать представление об авторском идеале.
“Идеал счастья, нарисованный Обломовым, заключался не в чем другом, как в сытной жизни, - с оранжереями, парниками, поездками с самоваром в рощу и т. п., - в халате, в крепком сне, да для промежуточного -в идиллических прогулках с кроткою, но дебелою женою и в созерцании того, как крестьяне работают”. Это мечты Обломова, которые годами отпечатываются в его воображении. Мечты уносят Обломова в детство, где было уютно, тихо и спокойно. Идеал семьи для Обломова идет именно из детских воспоминаний... “Няня ждет его пробуждения. Она начинает натягивать ему чулочки; он не дается, шалит, болтает ногами; няня ловит его, и оба они хохочут...”
“Смотрит ребенок и наблюдает острым и переимчивым взглядом, как и что делают взрослые, чему посвящают они утро. Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка...” И если мы сравним порядок жизни семьи Обломова и жизнь, описываемую Обломовым Штольцу, то получим две очень похожие картинки: Утро... Поцелуй жены. Чай, сливки, сухари, свежее масло... Прогулки с женой под синим-синим небом, по тенистым аллеям парка. Гости. Сытный обед. “В глазах собеседников увидишь симпатию, в шутке искренний, незлобный смех... Все по душе!” Вот идиллия, “обломовская утопия”.
Эта идиллия частично олицетворяется в отношениях Обломова и Агафьи Матвеевны. Эта женщина, в которой Обломова так восхищают полные локти с ямочками, подвижность, хозяйственность, лелеет и опекает его, как ребенка. Она обеспечивает ему покой и сытую жизнь. Только был ли это идеал любви? “Он сближался с Агафьей Матвеевной - как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее, но которого любить нельзя”.
Обломов не мог любить Агафью Матвеевну, не мог оценить ее отношение к нему. А заботу ее воспринимал как должное, как привык с детства. “Его как будто невидимая рука посадила, как драгоценное растение, в тень от жара, под кров от дождя, и ухаживает за ним...”. Опять же видим - “обломовская утопия”. Что еще нужно для счастливой жизни? Зачем Гончаров бередит этот тихий, спокойный “пруд”? Зачем он вводит в роман Ольгу как мощное “противоядие” жизни Обломова?
Любовь Ильи и Ольги, я бы сказала, даже представляется страстной. Она искрой пробегает между ними, распаляя интерес друг к другу. Она заставляет очнуться Обломова, дает Ольге почувствовать свои силы женщины, она содействует ее духовному росту. Но не имеют их отношения будущего, потому как Обломов никогда не преодолеет “овраг”, разделяющий Ольгу и Обломовку.
В конце романа я не вижу полной картины любви и семейного счастья. С одной стороны, только Агафья Матвеевна - олицетворение семьи, с другой стороны, Ольга - это любовь.
Но нельзя забыть Ольгу и Штольца. Пожалуй, их союз близок к идеалу. Они стали как единое целое. Их души слились воедино. Они думали вдвоем, читали вдвоем, вместе растили детей - жили разнообразно и интересно. Ольга, вглядываясь лучистыми глазами в глаза Штольца, как бы впитывала его знания, его чувства. Семейный быт не смог приземлить их отношений.
“Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее”.
Мне кажется, именно Ольга и Штольц символизируют идеал любви и семьи в понимании И. А. Гончарова.

В жизни каждый из людей хоть когда-нибудь да испытывал счастье. Причиной тому могло быть что угодно: это и достижение целей, к которым давно стремился, и осуществление заветных же­ланий. Но, по-моему, счастье можно осознать только после того, как этот момент уже остался позади. Мы часто вспоминаем счастливые мгно­венья своей жизни и забываем все свои насущ­ные проблемы.

Мы часто говорим: «Как мало надо человеку для счастья». Говорим, как мне кажется, зачас­тую не понимая всю справедливость этой фразы. Ведь человек, которому всегда всего мало, ни­когда не будет счастлив тем, что имеет, так как всего на свете не заполучить.

Но есть люди, которые ничего особенного не требуют от жизни и проводят ее бесполезно и скучно. Таким представлен в романе Гончарова Илья Ильич Обломов. Что он делает? Он лежит на диване или на кровати под одеялом, принимает гостей, спорит с Захаром и с утра до ночи любу­ется видом из окна на соседний дом. Он тоже по-своему счастлив. Некоторым людям нужны дви­жения, любовь, страсть, что-то новое в жизни для того, чтобы почувствовать себя счастливым. Но Илье Ильичу ничего этого не требуется, он ни­чего не хочет, кроме того, чтобы ничего не меня­лось в его жизни. Вначале он не желает переез­жать на новую квартиру, затем даже не хочет ду­мать о благоустройстве имения в деревне - все это нарушило бы его счастье.

Но Обломова нельзя считать обычным лентя­ем - он просто не может существовать по зако­нам своего времени, его «халат» - своего рода протест против пустоты и бессмысленности ак­тивных действий, которые ему может предло­жить общество: «Свет, общество! Ты верно, на­рочно, Андрей, посылаешь меня в этот свет и об­щество, чтобы отбить охоту быть там! там нет ничего глубокого, задевающего за живое. Вой­дешь в залу и не налюбуешься, как симметрично рассажены гости, как смирно и глубокомысленно сидят - за картами. Все это мертвецы. Чем я ви­новатее их, лежа у себя дома и не заражая голо­вы тройками и валетами?»

Из этого монолога Обломова можно понять многое, в частности то, что он по-своему прав: каждому свое - одним «глубокомысленно и смирно» сидеть и играть в карты, другим зани­маться коммерцией, третьим воровать, а кто-то не хочет, и совершенно справедливо, занимать­ся всем этим и поэтому лежит на диване.

Но в жизни Обломова появляется Ольга Ильин­ская, та, которая была призвана Штольцем «рас­шевелить» Илью Ильича, показать ему другую жизнь. В некотором смысле это у нее получи­лось, и нельзя сказать, что Обломов не был сча­стлив с Ольгой, гуляя с ней по Летнему саду, за­ставляя ее смеяться.

Но он не может и любить так, как нужно и приня­то, а Ольга не смогла до конца полюбить Обломова таким, какой он есть, а не таким, каким хотел его сделать Штольц. Возможное счастье с Ольгой испугало Обломова слишком сильными переме­нами в его образе жизни, быту и хозяйстве. И в конце концов Ольга нашла свое счастье со Штоль­цем, а Обломов с госпожой Пшеницыной.

Вот она - обломовщина в чистом виде: Илье Ильичу не пришлось проявлять активность, он только переехал на новую квартиру, где и нашел себе жену, у них родился ребенок, и Обломов в конце концов умер счастливым.

А) Ю. Лощиц: «Обломова нельзя понять до конца, если не видеть в нём сказочно-мифологической ипостаси. В интенсивной сказочной подсветке перед нами не просто лентяй и дурак – это мудрый лентяй и мудрый дурак». Обломов «встраивается» в специфический фольклорно-литературный ряд: чудак, наивный дикарь, дитя природы, дурак (святой дурак-юродивый средневековых сказаний) В канадском научном журнале (статья «Анти-Фауст как христианский герой») образ Обломова возводят к святому мученику, сравнивают с Христом, обнаруживая «христоподобие» и в фамилии героя (корень «лом» - ломать, бить, мучить – отсылает к страданиям Спасителя), и в имени (Илья – мессианский пророк, который должен появиться и возвестить о Втором пришествии. Святость обнаруживается как во внешности, так и в выборе жизненной позиции – неспособность принять уродливую философию деятельности для себя лично или только ради материальных целей. Сама пассивность Обломова по его логике только подчёркивает его альтруизм, глубоко прочувствованную любовь к людям и Богу, желание служить человечеству. НО! Авторы статьи игнорируют юмористическую стихию романа, не замечая, к примеру, что Обломов в сцене с гостями далеко не абсолютно противостоит им (неопределённость Алексеева, несоответствие слов и дел Тарантьева). Подтверждается ещё раз опыт европейского романа, в котором «выводимый автором дурак, отстраняющий мир патетической условности, и сам может быть объектом авторского осмеяния, как дурак»

(в литературе – Вольтер «Кандид» (и «Простодушный»), косой Лёвка – в повести А.И. Герцена «Доктор Крупов». По мнению Бахтина, прозаическое отстранение мира патетической условности непонимающей глупостью (простотой, наивностью) имело большое значение для последующей истории романа – если образ «дурака» в дальнейшем развитии романа и утратил свою организующую роль, то сам момент непонимания социальной условности и высоких патетических имён и событий остаётся существенным ингредиентом прозаического стиля )

Образ Обломова напоминает нам и сказочного Емелю, и Ивана-дурака, и былинного богатыря Илью Муромца.

Б) Об Илье Обломове в начале романа сообщается, что ему 32-33 года от роду, как и Илье Муромцу. Оба героя с одинаковым именем (Илья – евр. Крепость Господня) сиднем сидят до 33 лет, когда с ними начинают происходить разные события. К Илье Муромцу приходят калики перехожие, исцеляют его, наделяя его силой невероятной, и ведут ко двору великого князя Владимира, где богатырь начинает совершать подвиги. К Обломову, лежащему на диване-печи, является путешествующий по всему миру старый друг Штольц и везёт его «ко двору» Ольги Ильинской, где тот, словно рыцарь, совершает «подвиги» (не лежит после обеда, ездит с Ольгой в театр, читает книги, пересказывает ей их) Но калики помогли Илье Муромцу излечиться, но ни Ольга, ни Штольц не смогли «разбудить» Обломова Почему? Обломов – дворянин, то есть свободный человек, у которого есть все условия для интеллектуального досуга – творческой деятельности. Трагическая вина Обломомова, по Гончарову, в том и состоит, что этою возможностью, подаренной ему историческим развитием, он не пользуется. Ему даны «высокие порывы», но тайный «враг» подтачивает изнутри: «Он, движимый нравственною силою, в одну минуту сменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет с постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом» - ирония автора очевидна. Иронически Обломов сравнивается с самым трагичным героем трагедий Шекспира – с Гамлетом: «Что ему делать теперь? Идти вперёд или остаться? Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского…»Теперь или никогда!» - «Быть или не быть» Обломов приподнялся было с кресла, но не попал сразу ногой в туфлю и опять сел».

Контрастный обломовскому вариант становления личности (Андрей Штольц ) не рассказан, а показан и потому не столь художественно полнокровен, выглядит как своеобразный комментарий с обратным знаком к картинам «Сна». Рассказ о воспитании Штольца тоже соотнесён с идеями Руссо, но на этот раз как русская вариация на темы из «Эмиля». Гончаров не был первым в подобном описании. Самый непосредственный отзвук педагогических идей Руссо можно найти уже в «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева (1790) – где ставится вопрос о практике просветительских идей. Глава «Крестьцы»: отец прощается с сыновьями, которые едут на гос. Службу. В своём монологе отец излагает программу воспитания, которая воспроизводит основные постулаты знаменитой книги Руссо, где главный принцип – уважение к ребёнку и строгость в воспитании. А робость и покорность (итоги обломовского воспитания) видятся самому Радищеву знаками подавленной личности.

Оппозиция «лени» и «деловитости» ведёт нас к неким противоположным типам поведения, образа мыслей, мировосприятия

В истории Штольца высказывается гончаровский идеал «воспитания человека». Матери Штольца в сыне «мерещился идеал барина, хотя и выскочки, от отца бюргера, но всё-таки сына русской дворянки». Облик сына в её мечтах – слепок с портрета маленького Илюши: «беленький, прекрасно сложенный мальчик, с маленькими руками и ногами, с чистым лицом, ясным и бойким взглядом». Но, как и у Радищева, не мать, а отец является главной фигурой в воспитании Андрея (контрастно истории Обломова, чей отец остаётся малозаметной и незначительной фигурой, всем заправляет женская рука). По воле отца воспитание Андрея сочетало свободу поведения и выявление чувств с подчинением строгим требования в сфере труда. В основе его педагогической методики лежала подготовка сына к будущим жизненным испытаниям (как физическим, так и духовным). Если мать Андрея наряжала сына, холила его, то отец твёрдо стоял за спартанскую суровость и физическую тренировку. Отец относился к сыну как ко взрослому, ещё когда он был ребёнком, в противоположность отношению родителей Ильи к сыну как к малому ребёнку, когда он уже вырос. «Подобно крестьянским ребятишкам, он привык бегать и в жару и в холод с непокрытой головой, обливаться потом – и он стал крепче, жизнерадостнее», - это пассаж Юлии (Руссо) о своём сыне, но подобное описание легко отнести и к гончаровскому Андрею. Выросший Штольц (воплощённая энергия) – осуществлённый замысел отца. В нём каждый шаг, каждый жест – протест против жизни Обломова (отрицание страха перед жизнью, пассивности, аморфности, мечтательности, ленивой, но терзающей душу рефлексии, эмоциональности). Штольц худощав, энергичен, рационалистичен, благодаря тому, что мать с детства привила ему интерес к книгам, не превратился в филистера. Метафорой семейного наследия, питающего личность Андрея, выглядит та одежда, которую он берёт с собой в С-П: практичная в духе отца и нарядная в память матери. В сцене прощания отца с сыном две манеры поведения отражают две культуры. (сдержан с отцом и нежен с простой крестьянкой, в голосе которой он услышал голос матери). Синтез двух культур (русской и немецкой) и двух эпох (феодальной и буржуазной) обеспечивает герою особое место. Гончаров в черновом варианте «Обломова» связывал со Штольцем надежды на рождение деятеля с Миссией Пробуждения России, но в осуществлённом – ограничился задачами этическими и психологическими. Штольцу были приданы отчасти и функции резонёра классицистской лит-ры, прямого выразителя авторских идей, каковым был, к примеру, Чацкий Грибоедова. Гончаров писал о Штольце: «Он слаб, бледен, из него слишком голо выглядывает идея», но такие упрёки предъявляются почти всем «положительным героям» лит-ры классицизма.

Возможно ли говорить о том, что Гончаров идеализирует «век минувший» и патриархальность? Вопрос о патриархальности опять же соотносится с идеями Руссо о «естественном человеке». Эти идеи стали актуальны для целого ряда русских писателей 19 века, в т.ч. и для Гончарова. И в старом и в новом Гончаров видел + и - , в «патриархальности» и в «буржуазном миропорядке» он «высвечивает» слабые и сильные стороны. Для него главным является не то, кто прав (Обломов или Штольц), а то, как правды этих героев соотносятся в современной художнику действительности.

О том, как «детская душа» выживает вне «мира идиллии», идёт речь в трёх частях романа, которые изображают «мир цивилизации», символом которой у Гончарова выступал С-П.

3. Испытание Петербургом. Человек идиллии в романной действительности. Обломов и тип «лишнего человека», идеалы героя.

Контраст Обломовки и Петербурга был предсказан контрастом Грачи- Петербург в «Об. ист.», там уже российская столица была осмыслена в широком социально-историческом плане. В романе «Обломов» идиллии (Обломовка) противостоит романная действительность (Петербург). Уже в идиллиях 18 века подлинное (органическое) время идиллической жизни противопоставлялось суетному и раздробленному времени – городской. Руссо: «Города – пучина человеческого рода». Мир идиллический трактуется как цельный, глубоко человечный, а ему противопоставленный большой, но абстрактный мир воспринимается как мир одиночества, мир, где все люди разобщены, эгоистически замкнуты и корыстно практичны.. «Человек идиллии» должен освоить и «ороднить» этот мир, перевоспитать самого себя (эта же проблема разрешается уже иначе в романе становления – жанр, совмещающий приметы романа воспитания и романа испытания ). – изображается крушение провинциального идеализма, провинциальной романтики героев, которые вовсе не идеализируются; не идеализируется и капиталистический мир: раскрывается его нечеловечность, зыбкость моральных устоев. Положительный человек идиллического мира становится жалким, ненужным, он или погибает, или перевоспитывается. В романе «Обломов» тема крушения идиллии разработана очень чётко. Изображение «идиллии в Обломовке и затем на Выборгской стороне (с идиллической смертью Обломова) дано с полным реализмом: «человек идиллии предстаёт жалким, беспомощным и ненужным», но, с другой стороны, показана «исключительная человечность идиллического человека Обломова, его голубиная нежность» - руссоистская проблематика темы. Оба эти аспекта раскрываются в процессе главного испытания героя в русском романе - в отношениях с женщиной (любовном сюжете), где персонаж Гончарова выглядит и человечным, и жалким одновременно. Кроме того, именно «человек идиллии» выступает критиком «скверной действительности», а сама действительность входит в роман благодаря гневным монологам Ильи Ильича (социальный фон в двух 1-х романах Гончарова ослаблен). В этих монологах проявляется ум и гуманность Ильи, звучит пафос, мало свойственный робкому герою, в чьей созерцательной натуре заложена склонность к философствованию (но в то же время прав Штольц, когда говорит об Илье: «Ты всегда был немножко актёр»). Критический настрой питается и обломовской позицией неучастия (Великий Отсутствующий), позволяющей герою видеть то, чего другие не видят, и дарующеё ему свободу самовыражения, которой другие не имеют (за эту наивную чистоту и искренность Обломова в обществе воспринимали как чудака). Но ни одного пятна, упрёка в холодном цинизме не лежало на его совести. Это отделяло Илью ещё с юности от «всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и всё холодно, мудро анализирующей молодёжи». Изоляция Ильи Ильича от петербургского общества нарастала постепенно, в итоге достигнув почти абсолюта – связи с людьми оборвались из-за несовместимости идеалиста-мечтателя с прозаической реальностью. Критика Обломовым мира за пределами его «берлоги» на Гороховой возрастает от визитёра к визитёру – кульминация – посещение Пенкина. Смысл возражений Обломова Пенкину шире демонстрации эстетических предпочтений Гончарова (по мнению Недзвецкого, рисуя Пенкина, Гончаров метил в Николая Алексеевича Некрасова как инициатора и составителя «Физиологии С-П» \1845\). Монолог героя направлен против самого общества, равнодушного к страдающей личности (журналистика видится Илье средоточием всего фальшивого), он призывает: «Протяните руку падшему человеку, чтобы поднять его, или горько плачьте над ним, но не глумитесь. Любите его, помните в нём самом себя ». Неожиданно, что Обломов, которого автор сравнивает с новорожденным младенцем, оказывается способен на страстные призывы и гневные филиппики. Когда появляется Штольц, то Обломов опять неожиданно оказывается нападающей стороной, а Андрей только сдержано парирует выпады друга. По-детски «чистое» сознание Обломова оказывается отнюдь не столь беспомощным перед лицом принятых стандартов жизни, наоборот, оно обнаруживает способность к анализу и обобщению. Это ещё раз подтверждает, что, как писал Бахтин, «сочетание в персонаже понимания с непониманием, глупости, простоты и наивности с умом – распространённое и глубоко типичное явление романной прозы». Илья протестовал, жаловался, спорил, потом, ложась на диван, сказал: «Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь!». Конечно, в гневных словах Ильи налицо попытка оправдать собственную пассивность (нападение – лучшая защита), но в то же время их содержание этим не ограничивается. Мир скуки, о которой говорит Обломов, скуки в её экзистенциальном смысле – это мир, лишённый подлинного человеческого содержания и поэтому бессмысленный, абсурдный. Обломов: «Это не жизнь, а искажение жизни, идеала жизни, который указала человеку сама природа, вечная беготня взапуски, вечная игра дрянных страстишек, особенно жадности». Если раньше Обломов предъявлял требования к лит-ре («Человека, Человека давайте мне!»), то теперь переносит их на саму жизнь: «Где же тут человек? Куда рон скрылся, как разменялся на всякую мелочь?». В самой лексике – отсылка к философии Просвещения вообще и руссоизму в частности (Лотман: «Существенной для системы руссоизма является антитеза целостного раздробленному. Человек, втянутый в большую социальную машину, теряет целостность. Проблема человека-дроби – одна из основных в системе Просвещения ). Петербургский свет, куда настойчиво увлекали Илью «гости» и Штольц, ощущается героем окончательно обездушенным: «Чего там искать? Интересов ума и сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается всё это? Нет его! За всем …пустота. Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя? Чем я виноватее, лёжа у себя дома и не заражая головы тройками и валетами?». И это уже голос не только «человека идиллии». Именно критика Обломовым С-П жизни стала главным доводом для его сближения с ведущим героем лит-ры 30-50-х гг. – «лишним человеком» (Добролюбов: Обломов «лишний», Герцен: нет! «лишние люди» - горькие страдальцы. В советское время добролюбовская трактовка почти не оспаривалась (за искл. Переверзева). Источник, который породил тип «л. человека» («эгоиста поневоле»), - отсутствие осмысленной деятельности при жажде её – не соотносится с героем Гончарова. У Обломова цель и занятие – составлять в мечтах план имения и наслаждаться воображаемыми картинками. Американский славист Леон Стилман: «Не отсутствие достойной цели ответственно за его пассивность. Утверждение Добролюбова, что при других социальных условиях Обломов нашёл бы себе полезное применение – чистое предположение. Человек может лениться не только в крепостническом обществе. Он имеет больше общего с невротическими личностями нашего времени, чем с романтическими искателями приключений, разочарованными Дон Жуанами или потенциальными общественными реформаторами». Важно, что об этом говорит сам автор романа (причём, не в известных полемических статьях, а в частной переписке). В письме Ганзену в феврале 1885 года он упомянул отзыв о своём герое в одном немецком журнале, автор которого причислил Илью Обломова к категории «л. людей». Гончаров: «Вот и не понял! Я был прав, говоря, что иностранцам неясен будет тип Обломава. Таких лишних людей полна вся русская толпа, скорее не-лишних меньше. Обломов – инфантильный лежебока, исконная частица молодой и упрямо невзрослеющей нации, представляет саму массу, а не исключение из неё. История Обломова – «обыкновенная», т.е. обычно случающаяся. Разочарованные, усвоившие байроническую позу герои вроде Онегина и Печорина, а также не нашедшие себе места в мире посредственности «титаны» вроде Бельтова и Рудина – герои «необыкновенных» историй». Создатель романа «Кто виноват» Герцен писал: «Образ Оненгина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели копировать его, а потому, что его постоянно находишь возле себя или в себе самом» (Герцен А.И. Соч.: В 9 т. М., 1955. Т.7.С.204.) Гончаров, впитавший в себя сам дух поэзии и прозы автора «Евгения Онегина», тем не менее выбрал свой, особый путь, обратившись не к исключениям в русском дворянстве, а к самой его массе с целью уяснить сущность почвы, которая одновременно порождает и обломовых и бельтовых (первый как естественный плод, вторых как болезненный нарост). Но связь этих двух «сверхтипов» неразрывна, поскольку они взращены на одном дереве – русской исторической судьбе. Две ментальности (собственно национальная и «европейская») внутри одного народа естественно порождают причудливые переплетения, которые и улавливаются в психологии гончаровских героев. Например, Обломов, при всём своём отличии от героев типа Онегина и Печорина, разделяет с ними нередко чувство бесцельности существования и непонятости смысла жизни вообще. Скука (хандра) – излюбленное гончаровское определение для внутреннего дискомфорта, который испытывают периодически Адуев, Обломов и Райский. Подобное чувство разочарования и тоски посещает почти всякого человека, задумывающегося над жизнью. С религиозной точки зрения, источник такого рода чувств – в «отпадении» человека от Бога . (что показал Лермонтов в Печорине).Священник, живший в начале 20 века, М.И. Менстров в статье «Нет точки опоры», посвящённой столетию со дня рождения Гончарова (1912 год) писал, что слабость Обломова, безволие объясняются отсутствием веры, той силы, которая могла укрепить дух человека. Менстров сравнивает грустную историю Обломова со строками из стихотворения Тютчева «Наш век» 1851: Не плоть, а дух растлился в наши дни, /И человек отчаянно тоскует /Он к свету рвётся из ночной тени,/ И, свет обретши, ропщет и бунтует… /Безверием палим и иссушён, /Невыносимое он днесь выноси / И сознаёт свою погибель он, /И жаждет веры – но о ней не просит/ Не скажет ввек с молитвой и слезой, Как не скорбит пред замкнутою дверью: «Впусти меня! - Я верю, Боже мой» Приди на помощь моему неверью!». Обломов страдает, потому что он лишён точки опоры, которая даёт человеку счастье и уверенность.

Идеалы и мечты Обломова .

Излюбленные занятия Обломова – сон и мечтания.

(Мечта - лёгкий посох поэта, с которым он уходит от жизни всегда одной дорогой - “забвения тропой” (К.Батюшков).

Описание царства сновидений и царства грёз помогает прояснить читателям, каковы были идеалы Ильи Ильича. На первый взгляд кажется, что обломовский идеал полностью совпадает с идеалом жителей Обломовки. Он, как и они, мечтает о сытной еде, удобной и тёплой одежде, уютном доме, мечтает о том, чтобы можно было жить спокойно, ни о чём не заботясь. Но, и в этом уже сказывается жизнь в Санкт- Петербурге, Обломов не представляет своей идеальной жизни без музыки, изобразительного искусства. И, что, пожалуй, самое главное, не представляет своей жизни без женщины. Женщина « с задумчивым взглядом» представлена в романе как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги, торжественного покоя и тишины. Женщина – сакральный центр обломовского идеала . «Крестьяне падают ниц перед ней, как перед ангелом», - так видел Обломов появление Ольги в вотчине. Именно вокруг женщины и должен быть организован «земной рай» - преображённая Обломовка, где должно царить вечное лето. Продолжением и одновременно охранным аванпостом «преображённой Обломовки» должна была стать «малая колония друзей», поселившихся неподалёку. Образ солнца и образ женщины сопряжены для Обломова. Жена - источник света и тепла. Сама любовь – знойный полдень, который «повиснет» над влюблёнными.

Нетрудно разглядеть в доме Пшеницыной черты сходства с миром детства, мечты. Но в то же время ощущается теснота этого мира: “тощие сады”, “дворик”, “немощёные улицы”, “двор величиной с комнату”. Там, в Обломовке, - огромный мир, где небо и земля соединились под родительской кровлей, здесь - мир размером в комнату. Выборгская сторона - это царство быта, в нём нет поэзии, он лишён духовности. Илья Ильич ушёл на Выборгскую сторону от страданий большого мира, но тем самым ушёл и от своего счастья, в конце концов от самой жизни.

“Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и всё более и более обживаясь в нём, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни...”

Из этой триады жизни “быт - идеал - поэзия” в реальности остался только быт, с ним теперь сопряжён идеал Обломова - поэзия ушла из жизни.

В какой-то степени образ Обломова напоминает поэтов К.Батюшкова, А.Дельвига, для которых победа над несовершенством мира путём создания эстетической утопии - ведущая тема. Известна трагическая судьба этих поэтов: рано ушёл из жизни Дельвиг, душевно заболел Батюшков.

Обломов не испытал наслаждений, добытых в борьбе, отказался от них в пользу покоя в уютном уголке, чуждом движения, осмысления жизни. Пушкинская формула “Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать” (“Элегия”, 1830), которая действительно даёт полноту жизни, помогает обрести гармонию, оказалась неприемлемой для Обломова.

Вопрос о возможности воплощения идиллического идеала в жизни решается у Гончарова на примере двух героев - Ольги и Штольца. Поселившись в Крыму, они всё время контролируют свою жизнь, чтобы она не превратилась в обломовское существование. Между тем многие черты его идеала воплотились в семейной идиллии Штольцев.

Bichenko S. G. The Problem of “Two Worlds”-conception in Realism: “Repressive Ideal” Model (Thesaurus Analysis)

Аннотация ♦ В статье рассматривается проблема двоемирия в реализме (И. А. Гончаров, О. де Бальзак), анализируется модель «репрессивного идеала».

Ключевые слова : концепция двоемирия, реализм, репрессивный идеал, тезаурусный подход.

Abstract ♦ The article considers the problem of “two worlds”-conception in realism (I. A. Goncharov, H. de Balzac). The author analyses the “repressive ideal” model.

Keywords : “two worlds”-conception, realism, repressive ideal, thesaurus approach.

Реализм, сменивший романтизм как ведущее литературное направление, отказался от многих романтических концепций и приемов, однако проблематика, связанная с противопоставлением идеала и действительности осталась актуальной. Особенно остро этот вопрос был поставлен в русском реализме в контексте критики романтизма (не только как литературного течения, но и как мировоззрения).

Одним из наиболее последовательных исследователей проблемы соотношения идеала и действительности выступил И. А. Гончаров. Поднятый еще в «Обыкновенной истории», этот вопрос будет актуален для Гончарова на протяжении всего его творчества; Он будет разрабатывать его и в «Обломове», и в «Обрыве». Однако наибольших интерес для нашего исследования представляет именно «Обломов», где, как представляется, проблема соотношения идеала и действительности оказывается одной из центральных. И если в «Обыкновенной истории» она может быть рассмотрена аналогично «Утраченным иллюзиям» Бальзака — в плане несоответствия действительности ожиданиям, — то в «Обломове» представлено гораздо более глубокое исследование этого вопроса.

Разрыв между идеалом и действительностью реализуется в «Обломове» в образах главных персонажей: Обломова, Ольги Ильинской и Штольца. Анализ этих образов сделает возможным рассмотрения реалистического подхода к проблеме, ранее актуализированной романтическим двоемирием. Однако тематика и объем нашей работы не позволяют разобрать функционирование всех трех образов в связи с поставленной проблемой, поэтому мы ограничимся анализом образа главного героя романа.

Идеал Обломова эксплицируется уже в первой части — это жизнь в обновленной Обломовке, наполнение которой Штольц называет словом «обломовщина». Мечта Обломова совсем не похожа на идеал в понимании ранних романтиков: он стремится к материальному и конкретному, и даже с удовольствием это описывает. Следовательно, больше не действует принцип романтической иронии: идеал перестает быть принципиально непознаваемым, перестает избегать экспликации. В нем больше нет той амбивалентности, которая была присуща романтическому идеалу, и поэтому он легко поддается выражению человеческим языком.

С другой стороны, идеал Обломова сохраняет важную черту романтического идеала: он недостижим. Обломов рисует Штольцу утопический образ; в его Обломовке нет «ни одного бледного, страдальческого лица, никакой заботы», да и сам Штольц называет эту жизнь «обломовской утопией». Характерно, что описание Обломова во многом определяется одним из двух стремлений, которые Жирмунский называет основными для мистической выразительности — «стремление смешать и потушить то, что слишком ярко, говорить намеками, полутонами» (33). Так, Обломов мечтает «углубиться с ней в бесконечную, темную аллею; идти тихо, задумчиво , молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса ; слушать, как сердце бьется и замирает ; искать в природе сочувствия... и незаметно выйти к речке, к полю... Река чуть плещет ; колосья волнуются от ветерка , жара...» [курсив наш — С. Б. ]. Обломов, таким образом, рисует романтическую пастораль.

Отметим и другую важную особенность «обломовщины»: это не только романтическая пастораль, но и пространство, откуда изгнано все не-романтическое, все то, что в романе противопоставляется романтическому — то есть дело . Обломов охотно перечисляет те вещи, которым в его мечте места нет: «ни одного вопроса о сенате, о бирже, об акциях, о докладах, о приеме у министра, о чинах, о прибавке столовых денег». Сам Обломов явно противопоставляет своему идеалу дело: «Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?» Дело и идеал разводятся и не допускают взаимопроникновения: лишенный романтической иронии, художественный мир реалистического текста не допускает подобной амбивалентности (по крайней мере в явной форме). Та эскалация двоемирия, о которой говорил Жирмунский в связи с поздними романтиками, оказывается актуальной и для героев-романтиков в реализме.

Недостижимость обломовского идеала, хоть и присуща ему сама по себе, в тексте реализуется как следствие его утопичного противопоставления делу. Обломов ревниво оберегает свою мечту от любого вмешательства дела — и это делает ее недостижимой. Для того чтобы преобразовать Обломовку, требуется заняться делом; чтобы жениться на идеальной жене (которая даже поет “Casta diva” — каватину прямо из мечты) придется организовать свадьбу — но Обломов не может допустить, чтобы дело коснулось его мечты, замарало ее. Линия, связанная с помолвкой Обломова и Ольги, демонстрирует эту «охранительную» тенденцию Обломова по отношению к своему идеалу наиболее ярко.

Свадьба для Обломова становится частью мечты, его поэтического идеала. Как и в случае с мечтой о жизни в деревне, он готов перечислить, что конкретно он ждет от свадьбы, и опять это будут романтические штампы: «Но женитьба, свадьба — все-таки это поэзия жизни, это готовый, распустившийся цветок. Он представил себе, как он ведет Ольгу к алтарю: она — с померанцевой веткой на голове, с длинным покрывалом. В толпе шепот удивления. Она стыдливо, с тихо волнующейся грудью, со своей горделиво и грациозно наклоненной головой, подает ему руку и не знает, как ей глядеть на всех. То улыбка блеснет у ней, то слезы явятся, то складка над бровью заиграет какою-то мыслью». Этот идеал будет поддерживать Обломова все те дни, пока он будет лишен возможности быть с Ольгой наедине, встречаясь с ней лишь на званых вечерах и в театре — однако лишь до тех пор, пока он однозначно не свяжет свое мечтательное представление о свадьбе с теми делами, которые требуется решить, чтобы оно осуществилось.

Это происходит, когда Обломов выговаривает Захара за то, что тот «посмел» заговорить о свадьбе барина. Незадолго до этого Обломов замечает, что о готовящейся свадьбе догадываются в свете, и он впервые соединяет дело и женитьбу в одном представлении: «Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья — о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира не найдена...» В том же разговоре с Захаром Обломов принимается за «изображение неудобств женитьбы», чтобы доказать тому беспочвенность слухов. Например: «А издержки какие? — продолжал Обломов. — А деньги где? Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?» Но Обломов обращается не к Захару, а к самому себе. Отсюда следующее замечание рассказчика: «Он [Обломов] хотел испугать Захара и испугался сам больше его, когда вникнул в практическую сторону вопроса о свадьбе и увидел, что это, конечно, поэтический, но вместе и практический, официальный шаг к существенной и серьезной действительности и к ряду строгих обязанностей». Но идеал и дело не могут существовать вместе; идеал вне иронии — инстанция тоталитарная, властная, не допускающая ничего извне. Поэтому мечта о свадьбе, как только оказывается «запятнанной» делом , исчезает, теперь это — «поэтический миг, который вдруг потерял краски, как только заговорил о нем Захар». Идеал Обломова не терпит вторжения действительности. Романтическая мечта о свадьбе отвергает Обломова и исчезает для него навсегда. Осознанием этого факта Обломовым завершается глава:

«Все вспомнил, и тогдашний трепет счастья, руку Ольги, ее страстный поцелуй... и обмер: "Поблекло, отошло!" — раздалось внутри его.

— Что же теперь?..»

Итак, идеал Обломова не достижим — в настоящем. Вместо этого он существует как мираж, как фантазм — в будущем (типичное описание фантазий Обломова: «Услужливая мечта носила его легко и вольно, далеко в будущем»). С ранней юности у Обломова существует представление о своей будущности — это слово часто употребляют и герои, и рассказчик. Так, молодой Обломов «все собирался и готовился начать жизнь, все рисовал в уме узор своей будущности; но с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что-нибудь изменять и отбрасывать в этом узоре». Обломов пребывает в состоянии постоянного производства и воспроизводства своего фантазматического идеала — «будущности», — трансформируя его для хотя бы минимального соответствия действительности, однако неизменно помещая идеал в будущее. Время для Обломова, таким образом, предстает мифологическим: если в традиционных мифах события чаще всего помещены в прошлое, то обломовский фантазм заключен в будущем. Точно так же, как нельзя шаг за шагом «отмотать» время до событий, описанных в греческой мифологии, «будущность» Обломова оказывается не досягаемой из настоящего.

Итак, недостижимость обломовского идеала обусловлена не только своей утопичностью, не только своим «романтизмом», но и тем, что она в принципе не может мыслиться в настоящем — она заключена в будущем. Однако эта недостижимость, будучи неотделимой от фантазии Обломова, никогда не эксплицируется в романе.

Невозможность осуществления будущности Обломова, таким образом, обусловлена двумя факторами: во-первых, его идеал не терпит вмешательства действительности и, во-вторых, он существует только как будущее, как будущность.

Обломовский идеал разрушителен. Он подавляет все другие желания и стремления Обломова и представляется единственным достойным объектом желания. Даже любовь к Ольге оказывается опосредованной романтическими фантазиями Обломова, что было продемонстрировано выше. Несмотря на то, что идеал оказывается единственной, абсолютной ценностью (как и в романтизме), он сам препятствует своему воплощению в жизнь. Таким образом, с одной стороны он, заслоняя собой все другие ценности, принимает вид навязчивой идеи, и в то же время не позволяет себя осуществить. Отсюда возникает обломовская апатия: ни одно занятие не кажется достойным Обломову (особенно ярко это демонстрируется в начале романа, когда он последовательно отвергает все виды деятельности (представляемые его гостями), кроме фантазий о своей будущности), кроме стремления к идеалу, который в принципе не может быть осуществлен.

Именно апатия Обломова становится причиной тех жизненных неудач, которые описываются в романе. Это признают и сами персонажи («Что сгубило тебя?» — спрашивает Ольга у Обломова и получает ответ: «Обломовщина»; Штольц ее же называет причиной того, что он видит нравственной гибелью Обломова). С точки зрения самого Обломова, вследствие своей апатии он лишается любви практически идеальной (вплоть до “Casta Diva”) женщины, почти теряет деревню — основу и источник его мечтаний, прекращает дружбу со Штольцем; тот, в свою очередь, считает, что Обломов из-за обломовщины «погиб, пропал ни за что». Идеал Обломова в романе оказывается инстанцией разрушения, источником зла.

Этот идеал будет преследовать Обломова до конца его дней. Ведь отказаться от идеала — не значит избавиться от него. Несмотря на то, что Обломов «уж перестал мечтать об устройстве имения и о поездке туда всем домом», несмотря на выработанную им жизненную философию («жизнь <…> не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия», — рассуждает Обломов), ощущение несоответствия действительности идеалу, ее ущербности не покидает его. Обломовская «философия», которая «убаюкивала его среди вопросов и строгих требований долга и назначения», оказалась не в силах противостоять этим требованиям. Назначение, «будущность» Обломова все так же довлеют над ним. Так, когда его в последний раз навещает и пытается вывезти в Обломовку Штольц, а Обломов настойчиво отказывается, между ними происходит, в частности, такой обмен репликами:

— Да ты оглянись, где и с кем ты? [говорит Штольц — С. Б. ]

— Знаю, чувствую... Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел...

Обломов и знает, и чувствует, что жизнь его порочна, причем порочна с точки зрения Штольца, с позиции назначения, будущности (слова Штольца: «Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать, как крот в норе?»). Однажды заданный, идеал уже никогда не лишится своих владений.

Даже смерть, в таком случае, не может нести избавления. Обломов в конце своих дней «предчувствовал близкую смерть и боялся ее». Для Обломова смерть становится концом будущего, т. к. смерть — это неизбежный предел будущности, полагающей себя только в будущем. Обломов постоянно перемещает будущее в еще более отдаленное будущее, и смерть здесь означает отсутствие места для дальнейшего перемещения: более отдаленного будущего нет. Невозможность примириться со смертью обусловлена самой сущностью обломовского идеала.

Итак, идеал, мыслимый вне иронии, выступает инстанцией разрушения и подавления. Он одновременно полагает себя абсолютной ценностью (нивелируя значимость всех других стремлений) и при этом является принципиально недостижимым. Таким образом, счастье для героя оказывается сконцентрированным в одной, недостижимой точке. Герой, с одной стороны, не способен ни к какой деятельности, не направленной на идеал, а с другой стороны — никогда не может его достигнуть. Такие свойства позволяют говорить о таком идеале как о репрессивном.

В реалистической литературе можно найти множество примеров, помимо романа «Обломов», где проблема репрессивного идеала оказывается одной из центральных. Таковы две повести Бальзака «Неведомый шедевр» и «Сарразин». В первой из них талантливый художник Френхофер посвящает десять лет своей жизни работе над одной картиной — изображения прекрасной куртизанки Катрин Леско. Он стремится создать совершенную картину, в которой «выразилась» бы природа (а не просто была бы «скопирована»). Френхофер отказывается показать кому-либо свою картину, пока не удостоверится, что он создал изображение совершенной красоты, и решает отправиться в далекое путешествие, чтобы «сравнить свою картину с различными типами женской красоты». Однако его друг, Порбус, утверждает, что женщина «несравненной, безупречной красоты» живет здесь же, в Париже — Жиллетта, любовница молодого художника Пуссена. Пуссен, заинтригованный рассказами о создании Френхофера, соглашается отпустить Жиллетту к художнику, чтобы тот убедился в безупречности ее обнаженной красоты, но с одним условием: Френхофер должен показать свою картину. Результат этой сделки оказывается трагическим. Выясняется, что картина, над которой корпел художник — это «беспорядочное сочетание мазков, очерченное множеством странных линий, образующих как бы ограду из красок», и только в углу картины был заметен кусочек голой ноги. Жиллетта, возмущенная сделкой, порывает с Пуссеном со словами: «Любить тебя по-прежнему было бы позорно, потому что я презираю тебя». Френхофер, по-видимому, также видит (несмотря на то, что в конце начинает утверждать обратное), что труд его жизни — это бессмысленный набор красок, и поэтому пришедший с утра Порбус обнаруживает, что «старик умер в ночь, сжегши все свои картины».

«Сарразин» также повествует о трагической судьбе творца, стремящегося к совершенству в своем искусстве. Молодой скульптор по имени Эрнест-Жан Сарразин, известный своим «неукротимым нравом» и «неуправляемым гением», прибывает в 1759 г. в Рим, где собирается изучать архитектуру и скульптуру. Cпустя неделю он видит в театре выступление примадонны Замбинеллы и без ума влюбляется в нее. Причина этой неземной страсти заключается в том, что «он был восхищен, увидев воочию идеал красоты, которого он до сих пор тщетно искал в природе». «Это было нечто большее, чем женщина, — это был шедевр!», — говорится в повести о Замбинелле. Сарразин принимается воспроизводить (опять-таки, фантазматически) образ Замбинеллы в рисунке и скульптуре: «Он лепил, стремясь воспроизвести в глине тело Замбинеллы, невзирая на покровы, платья, корсеты и банты, которыми ее фигура была от него скрыта». Однако его любовь обречена на крах: завязавшийся роман с певицей оказывается шуткой, которую разыграли друзья Замбинеллы, а в конце Сарразин узнает самую страшную истину: женские арии при папском дворе в те времена исполняли кастраты. Он похищает Замбинеллу и собирается убить его, но вначале пытается уничтожить статую, которую он слепил, полагая, что видит воплощенный идеал красоты. Примечательны слова, которыми он сопровождает эту попытку: «…Всегда при взгляде на настоящую женщину я буду вспоминать вот эту, воображаемую!..

Он с жестом отчаяния указал на статую.

— Вечно в моей памяти будет жить небесная гарпия, которая будет вонзать свои острые когти в мои чувства и накладывать клеймо несовершенства на всех женщин! Чудовище! Ты, не способный дать жизни ничему, ты превратил для меня мир в пустыню».

Однако Сарразин промахивается молотом мимо статуи, а через несколько мгновений он будет убит наемниками покровителя Замбинеллы.

И в «Неведомом шедевре», и в «Сарразине» художники оказываются в положении угнетаемых; инстанция же угнетения — идеальное искусство. В первом случае речь идет о совершенной картине, воплощающей совершенную красоту, во втором — о совершенной красоте тела, воплощенной в скульптуре (в копии совершенного тела). Оба художника демонстрируют два основных воздействия репрессивного идеала. В «Неведомом шедевре» разрушение реализуется через смерть Френхофера, уничтожение его главного шедевра, а затем — остальных картин, и разрыв Жиллетты с Пуссеном. В «Сарразине» разрушение затрагивает не только самого погибшего скульптора, но и «по касательной» задевает и Замбинеллу, и его статую (которые едва избегают уничтожения). Кроме того, можно говорить и о том, что история о Сарразине разрушает планы героя, который ее рассказывал (в повести используется рамочная композиция). Оба творца угнетены своими идеалами: они видят в них единственную цель своего существования, а лишившись этих идеалов, они умирают.

Обнаруживается другая особенность функционирования репрессивного идеала: в текстах, где он оказывается проблематизирован, героя — носителя идеала на страницах произведения неизменно ждет смерть. Причем едва ли это будет спокойная смерть, полная примирения с судьбой и жизнью (в качестве примера такой смерти можно вновь привести «Войну и мир»: «Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему», — говорится в романе о последних днях Андрея Болконского). Насильственная смерть, смерть как поражение — таков конец героя, коснувшегося репрессивного идеала.

Перечислим основные черты репрессивного идеала, которые удалось выделить на материале рассмотренных произведений. Во-первых, этот идеал подавляет: он оказывается абсолютной ценностью, нивелируя при этом все остальные ценности. Во-вторых, этот идеал разрушителен: он оказывается главным источником разрушительных сил. Это два основных воздействия репрессивного идеала. Репрессивный идеал воплощается в мечте (составляющей его образность) которая не терпит никакого соприкосновения с действительностью и чаще всего мыслится в будущем (как «будущность»). Проводником к этой мечте выступает особая фигура (об этом см. ниже) проводника — противоположного пола. Героя же, подверженного воздействию репрессивного идеала, ждет смерть на страницах романа. Возникновение репрессивных идеалов связывается с отрицанием принципа романтической иронии и порождаемых ею особых отношений.

Итак, проблема двоемирия не только не теряет своей значимости в реалистической литературе, но и подвергается трансформации. Разрушение системы философских и эстетических принципов романтизма привело к тому, что идеал в художественном произведении начинает мыслиться как инстанция репрессии, вокруг него сосредотачивается все зло. Проблема репрессивного идеала и его критика часто оказываются в центре внимания писателей-реалистов. Решение этой проблемы в пределах реализма возможно (как показывает пример Андрея Болконского).

Трудно сказать, каков идеал счастья и любви у писателя Гончарова, не имевшего свою собственную семью. Однако свои мечты, задумки, идеи автор, как правило, воплощает в главном герое. Они духовно сцеплены и неразлучны. Именно он и позволит мне создать представление об авторском идеале.
“Идеал счастья, нарисованный Обломовым, заключался не в чем другом, как в сытной жизни, - с оранжереями, парниками, поездками с самоваром в рощу и т. п., - в халате, в крепком сне, да для промежуточного -в идиллических прогулках с кроткою, но дебелою женою и в созерцании того, как крестьяне работают”. Это мечты Обломова, которые годами отпечатываются в его воображении. Мечты уносят Обломова в детство, где было уютно, тихо и спокойно. Идеал семьи для Обломова идет именно из детских воспоминаний... “Няня ждет его пробуждения. Она начинает натягивать ему чулочки; он не дается, шалит, болтает ногами; няня ловит его, и оба они хохочут...”
“Смотрит ребенок и наблюдает острым и переимчивым взглядом, как и что делают взрослые, чему посвящают они утро. Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка...” И если мы сравним порядок жизни семьи Обломова и жизнь, описываемую Обломовым Штольцу, то получим две очень похожие картинки: Утро... Поцелуй жены. Чай, сливки, сухари, свежее масло... Прогулки с женой под синим-синим небом, по тенистым аллеям парка. Гости. Сытный обед. “В глазах собеседников увидишь симпатию, в шутке искренний, незлобный смех... Все по душе!” Вот идиллия, “обломовская утопия”.
Эта идиллия частично олицетворяется в отношениях Обломова и Агафьи Матвеевны. Эта женщина, в которой Обломова так восхищают полные локти с ямочками, подвижность, хозяйственность, лелеет и опекает его, как ребенка. Она обеспечивает ему покой и сытую жизнь. Только был ли это идеал любви? “Он сближался с Агафьей Матвеевной - как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее, но которого любить нельзя”.
Обломов не мог любить Агафью Матвеевну, не мог оценить ее отношение к нему. А заботу ее воспринимал как должное, как привык с детства. “Его как будто невидимая рука посадила, как драгоценное растение, в тень от жара, под кров от дождя, и ухаживает за ним...”. Опять же видим - “обломовская утопия”. Что еще нужно для счастливой жизни? Зачем Гончаров бередит этот тихий, спокойный “пруд”? Зачем он вводит в роман Ольгу как мощное “противоядие” жизни Обломова?
Любовь Ильи и Ольги, я бы сказала, даже представляется страстной. Она искрой пробегает между ними, распаляя интерес друг к другу. Она заставляет очнуться Обломова, дает Ольге почувствовать свои силы женщины, она содействует ее духовному росту. Но не имеют их отношения будущего, потому как Обломов никогда не преодолеет “овраг”, разделяющий Ольгу и Обломовку.
В конце романа я не вижу полной картины любви и семейного счастья. С одной стороны, только Агафья Матвеевна - олицетворение семьи, с другой стороны, Ольга - это любовь.
Но нельзя забыть Ольгу и Штольца. Пожалуй, их союз близок к идеалу. Они стали как единое целое. Их души слились воедино. Они думали вдвоем, читали вдвоем, вместе растили детей - жили разнообразно и интересно. Ольга, вглядываясь лучистыми глазами в глаза Штольца, как бы впитывала его знания, его чувства. Семейный быт не смог приземлить их отношений.
“Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее”.
Мне кажется, именно Ольга и Штольц символизируют идеал любви и семьи в понимании И. А. Гончарова.