«Сюжетно-композиционные особенности поэмы

На занятии мы познакомимся с поэмой А.Т. Твардовского «Василий Теркин». Разберем композицию поэмы, образ Василия Теркина, черты его характера. Узнаем, что вкладывает автор в образ героя.

Композиция поэмы своеобразна. Сам А.Т. Твардовский писал (рис. 2):

Рис. 2. Слова А.Т. Твардовского о поэме ()

Рис. 3. Слова А.Т. Твардовского об идее поэмы ()

Поэма построена с помощью сочетания сцен, картин, эпизодов и ситуаций. Композиционные и жанровые особенности произведения продиктованы событиями, которые происходили на фронте. Автор стремится, чтобы каждая глава была отдельно закончена. Все главы объединены образом солдата Василия Теркина.

Василий Теркин - современник А.Т. Твардовского (рис. 4), простой солдат с качествами и чертами, характерными для русского человека. Он наделен мужеством, смелостью, широтой души.

Рис. 4. Василий Теркин ()

Смысл фамилии солдата, по словам А.Т. Твардовского (рис. 5):

Рис. 5. Строки из поэмы, объясняющие смысл фамилии главного героя ()

Образ Василия Теркина развивается от главы к главе, постепенно открывается его любовь к Родине. Он не задумывается, что совершает подвиг, война для него работа, которую нужно выполнять правильно и честно. У героя проявляются типичные черты русского народа: храбрость и умение найти выход из любой ситуации. Например, в главе «Переправа», чтобы донести важное сообщение, Василий Теркин переплывает холодную реку, а в главе «Кто стрелял» он из винтовки попадает во вражеский самолет (рис. 6).

Рис. 6. Описание вражеского налета ()

В главе «Перед боем» еще глубже раскрываются черты главного героя (рис. 7).

Рис. 7. Отрывок главы «Перед боем» ()

Васили Теркин прост, обаятелен, трудолюбив. Свою судьбу он связал с судьбой родной земли (рис. 8).

Рис. 8. Слова А.Т. Твардовского о родной земле ()

Образ солдата воплощает весь героизм русского народа на войне (рис. 9).

Рис. 9. Слова А.Т. Твардовского о героизме русского народа на войне (

Э. БЕЗНОСОВ
О жанре поэмы «Василий Тёркин»

Известно, какое значение придавал А. Твардовский определению жанра «Василия Теркина». В статье «Как был написан “Василий Теркин”» он признавался:

Жанровое обозначение «Книги про бойца», на котором я остановился, не было результатом стремления просто избежать обозначения «поэма», «повесть» и т. п. Это совпало с решением писать не поэму, не повесть или роман в стихах, то есть не то, что имеет свои узаконенные и в известной мере обязательные сюжетные, композиционные и иные признаки. У меня не выходили эти признаки, а нечто все-таки выходило, и это нечто я обозначил «Книгой про бойца ». Имело значение в этом выборе то особое, знакомое мне с детских лет звучание слова «книга» в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в единственном экземпляре. Если говорилось, бывало, среди крестьян, что, мол, есть такая-то книга, а в ней то-то и то-то написано, то здесь никак не имелось в виду, что может быть другая точно такая же книга. Так или иначе, но слово «книга» в этом народном смысле звучит по-особому значительно, как предмет серьезный, достоверный, безусловный .

Это признание свидетельствует о том, что подразумевается некая книга , наделенная сакральными признаками, книга, восходящая своими корнями к архаическим народным представлениям, запечатленным в народном эпосе, героическом и сказочном.

Это соответствовало задаче создания предельно обобщенного образа солдата, которую ставил перед собой Твардовский: «...жанр моей работы определился для меня как некая летопись не летопись, хроника не хроника, а именно “книга”, живая, подвижная, свободная по форме книга...» (с. 265). Об этом же, то есть о стремлении к предельной степени обобщенности, говорит и желание автора отделаться от сюжетности :

Еще одно признание. Примерно на середине моей работы меня было увлек-таки соблазн «сюжетности ». Я начал было готовить моего героя к переходу линии фронта и действиям в тылу у противника на Смоленщине. Многое в таком обороте его судьбы могло представляться органичным, естественным и, казалось, давало возможность расширения поля деятельности героя, возможность новых описаний и т. д. Глава «Генерал» в своем первом напечатанном виде посвящена была прощанью Теркина с командиром своей дивизии перед уходом в тыл к врагу. Были опубликованы и другие отрывки, где речь уже шла о жизни за линией фронта. Но вскоре я увидел, что это сводит книгу к какой-то частной истории, мельчит ее, лишает ее той фронтовой «всеобщности» содержания, которая уже наметилась и уже делала имя Теркина нарицательным в отношении живых бойцов такого типа. Я решительно повернул с этой тропы, выбросил то, что относилось к вражескому тылу, переработал главу «Генерал» и опять стал строить судьбу героя в сложившемся рабочем плане (с. 266).

Об этой черте произведения Твардовского говорил и Г. Степанов: перед нами - «книга “без начала, без конца”, “без особого сюжета”, поскольку автор считает, что “на войне сюжета нету ” <...> “Книга про бойца” обладает всеобщностью значения и содержания, причем не только фронтового, как об этом писал Твардовский, но и общенародного, отразившего уклад жизни и человека в нем с его коллективным сознанием, взглядами на мир, психологией, отношением к себе и к другим, обостренным чувством ответственности “За Россию, за народ и за все на свете”» . При этом Степанов прекрасно продемонстрировал, как достигается эта всеобщность за счет «преодоления герметичности языка поэзии, его обособленности от общенародного языка, доказывая плодотворность воздействия живой языковой среды на художественную речь и на литературный язык в целом» ; он даже говорит об отразившемся в книге «космическом холоде военной зимы и ночи» , который ощутил поэт.

Достигнутая «всеобщность» образа отнюдь не мешает тому, что под пером Твардовского возник образ глубоко индивидуализированный, обладающий неповторимым складом личности, образ человека меняющегося, чья эволюция проходит перед глазами читателя, как об этом очень убедительно пишет В. Гречнев : «Дело в том, что “собирательность” или “обобщенность”, если только к этому в основном сводится понимание Теркина, не обогащает, а обедняет его характер, ибо индивидуальность всегда богаче, именно с нею в первую очередь связано своеобразие и многогранность человеческой личности, неисчерпаемость и бесконечность ее содержания <...> у Василия Ивановича Теркина своя особая биография, свой взгляд на мир и на войну, свой неповторимо особенный внутренний облик» . Следовательно, Твардовскому удалось добиться органического слияния индивидуального и всеобщего, что не в последнюю очередь способствовало небывалому успеху поэмы у читателей.

Думается, что одним из важнейших средств достижения этого результата было использование Твардовским в поэме фольклорно-мифологических образов и мотивов, присутствие которых в конечном итоге определило и ее композицию.

Прежде всего речь идет о самом герое, его качествах, которые не просто создают типический образ, а вызывают ассоциации с героем волшебной сказки, воплощающем, по словам Н. Ведерниковой, «народные представления о справедливости, доброте, истинной красоте; в нем как бы сконцентрированы все лучшие качества человека, благодаря чему образ героя становится художественным выражением идеала» . Даже внешний облик героя поэмы, о котором сказано:

Теркин - кто же он такой?

Скажем откровенно:

Просто парень сам собой

Он обыкновенный .

Впрочем, парень хоть куда.

Парень в этом роде

В каждой роте есть всегда,

Да и в каждом взводе.

И чтоб знали, чем силен ,

Скажем откровенно:

Красотою наделен

Не был он отменной .

Не высок , не то чтоб мал,

Но герой героем... -

вполне соответствует облику героя волшебной сказки, который, как правило, предстает вначале перед слушателями в неприглядном виде: запачканным, в лохмотьях и т. п. В соответствии с жанром волшебной сказки красота человека проявляется «в его поступках» , как пишет Н. Ведерникова. Да и главная цель Василия Теркина очевидно соотносится с целью сказочного героя, как правило призванного - разумеется, в разных сюжетах - «возвратить людям свет, который проглотил змей, избавить от чудовища мать и найти братьев, вернуть зрение и здоровье старику отцу, спасти от Кащея жену, избавить царство тестя от иноземных захватчиков .

Как мы видим, цель героя поэмы Твардовского в некотором роде представляет собой своеобразный синтез всех возможных целей героя волшебной сказки; таким образом для него, как и для типичного сказочного героя, «проявлением идеальных качеств становится выполнение долга» . Однако это не единственное, что роднит Василия Теркина с героем народного сказочного эпоса, а поэму сближает с фольклором, то есть делает ее выражением глубинного народного миросозерцания и мироощущения.

Известно, что глава «Переправа» была написана одной из первых, практически сразу после финской кампании 1939-1940 годов («На той войне незнаменитой...»). Замысел ее возник, по словам Твардовского, во время его поездки в Выборг в декабре 1940 года (с. 496). Первоначально и события, описанные в главе, происходили в декабре, о чем свидетельствует вариант стиха «В декабре - к зиме седой» (с. 303), в окончательной редакции замененного стихом «В ноябре - к зиме седой» (с. 31). Исчезли в окончательной редакции и некоторые детали, конкретизировавшие действие и описания («Сутки длилась переправа», «И тогда из чащи хвойной ...»), внося в общую картину элемент единичности события и однократности действия. И даже, может быть, жертвуя динамичностью, меняет Твардовский слово из первоначального наброска главы: «И тотчас из тьмы глубокой, / Огненный взметнув клинок, Луч прожектора протоку / П ересек наискосок...» (с. 302) на «Было так: из тьмы глубокой...» (с. 28). Динамика уступала место эпичности, индивидуальные эмоции растворялись во всеобщности, но общая напряженность рассказа при этом сохранялась.

Важно отметить, что с главы «Переправа» фактически начинается в поэме (будем так называть «Книгу про бойца » для краткости) собственно война, боевые действия. Главы «От автора», «На привале» и «Перед боем» становятся своеобразной экспозицией, предваряющей завязку основных событий. При этом в главе «Перед боем», непосредственно предшествующей «Переправе», рассказывается о выходе Теркина с группой солдат из окружения ; таким образом между этими событиями, то есть между выходом к своим и переправой, практически не возникает никакого четко обозначенного в поэме временного зазора. Собственно переправа становится, по сути, обратным движением в пространстве, однако само это пространство, сохраняя в полной мере свои физические и топографические черты, приобретает также черты и фольклорно-мифологические. Не случайно в главе «Перед боем» при описании пути бойцов через линию фронта сказано:

Доложу хотя бы вкратце,

Как пришлось нам в счет войны

С тыла к фронту пробираться

С той, с немецкой стороны.

Как с немецкой, с той зарецкой

Стороны, как говорят...

И завершается рассказ о посещении группой солдат родной деревни командира в главе «Перед боем» знаменательными словами:

И доныне плач тот детский

В ранний час лихого дня

С той немецкой, с той зарецкой

Стороны зовет меня... -

не просто предваряющими, но в сущности подготавливающими содержание следующей главы - «Переправа».

Сторона названа «зарецкой », то есть находящейся за рекой, притом, что самого образа реки в главе нет. Да и само возвращение с «зарецкой » стороны никак содержательно не связано с преодолением водной преграды. Возможно, здесь отразились древнейшие мифологические представления о переправе через реку как о мотиве, связанном «с символикой преодоления преграды, границы между миром живых и миром мертвых, пространством потусторонних вредоносных сил...» Возвращаясь с «зарецкой » стороны, Теркин оставляет «чужое» пространство и как бы присоединяется к миру живых, в то время как преодоление водного пространства в «Переправе» как раз таки рассказывает о пути в мир враждебный, мир мертвых.

Здесь немаловажным обстоятельством становится и географическое направление движения, выясняющееся из слов Теркина в главе «Перед боем»: «Я б желал не ради славы / П еред утром боевым, / Я б желал на берег правый, / Бой пройдя, вступить живым».Таким образом, речь в этой главе идет о движении с Запада на Восток и обратном движении с Востока на Запад, на правый берег, в то время как на календаре - 1942 год (напомню, что главы «Перед боем» и «Переправа» писались и печатались в 1942-м), а значит, ни о каком реальном движении на Запад не могло быть и речи. Мотив волшебной сказки своеобразно перевернут: происходит возвращение не в мир живых, а в мир мертвых, при этом выполняется не какая-то частная задача, а герою предстоит борьба с самим чужим миром, в пределе - полное уничтожение его. Следовательно, река здесь является символической границей между двумя пространствами, своим и чужим, абсолютно соответствуя образу реки как границе между двумя мирами, миром живых и миром мертвых, в волшебной сказке - и есть в поэме выразительные детали, которые это соответствие укрепляют: река в сказке могла быть огненной, и этому ее свойству вполне отвечает образ прожекторного луча, пересекшего протоку, названного «огненным клинком», а также слова «Под огнем неразбериха...».

Во многих древнейших мифологических системах Запад ассоциировался с загробным миром . Следовательно, помимо значения конкретного реалистического образа, образ переправы приобретает и черты фольклорно-мифологические.

Река в данном случае никак не названа, хотя вообще гидронимы встречаются в книге в достаточном количестве, когда задачи конкретного описания становятся для Твардовского первоочередными (так, в главе «На Днепре», помимо самого Днепра, упоминаются реки Угра и Лучеса ). В данном случае неназванность делает реку своеобразным аналогом сказочной реки, разделяющей миры, которую герой для исполнения своего долга обязан пересечь, избежав повторной и уже окончательной смерти в случае его падения в нее, и вернуться обратно, в мир живых. Функцию героя волшебной сказки и выполняет здесь Теркин.

Есть в «Переправе» и другие фольклорно-мифологические мотивы, позволяющие интерпретировать правый берег как аналог сказочного пространства, олицетворяющего мир мертвых. Границей между мирами могла быть не только вода, но и лес. По словам В. Проппа , «дорога в иной мир ведет сквозь лес» . Есть указание на лес и у Твардовского:

И чернеет там зубчатый,

За холодною чертой,

Неподступный , непочатый

Лес над черною водой.

Важно отметить, что в первоначальной редакции лес был назван «хвойным», что придавало локальный характер не только самому лесу, но и всей ситуации, о чем уже было сказано выше. Отказ от этой конкретной черты создавал картину более общего плана. Есть и еще одна деталь, которая тоже может быть истолкована как некая отсылка к фольклорной художественной системе: переход через водную преграду в загробный мир мог пролегать по мосту . Мелькает этот образ и в «Переправе»:

А вода ревет правее -

Под подорванным мостом...

И в самом повествовании встречаются мотивы, отождествляющие правый берег с миром мертвых, - в частности, неизвестность судьбы тех, кто смог осуществить переправу:

А быть может, там с полночи

Порошит снежок им в очи,

И уже давно

Он не тает в их глазницах

И пыльцой лежит на лицах -

Мертвым все равно.

Однако в «Василии Теркине» это путешествие «туда и обратно» принимает необычный для сказки вид: герой сначала переправляется с немецкой, зарецкой стороны к своим, а потом движется в обратном направлении. Но такой образ художественного пространства обусловлен долгом, исполняемым героем, связан со стоящей перед ним колоссальной задачей, сформулированной автором в заключительных стихах главы «Переправа»:

Переправа, переправа!

Пушки бьют в кромешной мгле.

Бой идет святой и правый.

Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле.

Вот это «ради жизни на земле» - и есть общая формула героического подвига Василия Теркина.

Можно сказать, что в поэме «Василий Теркин» мы имеем своеобразное «попятное» движение от сказки к мифу в соответствии с выводами, сделанными Е. Мелетинским при исследовании генезиса волшебной сказки:

По мере движения от мифа к сказке сужается «масштаб», интерес переносится на личную судьбу героя. В сказке добываемые объекты и достигаемые цели - не элементы природы и культуры, а пища, женщины, чудесные предметы и т. д., составляющие благополучие героя; вместо первоначального возникновения здесь имеет место перераспределение каких-то благ, добываемых героем или для себя, или для своей ограниченной общины .

В поэме Твардовского все обстоит принципиально иным, прямо противоположным образом: масштаб изображаемого события и культурный статус имеют не частный, а всеобщий, универсальный характер, и герой поэмы ищет не собственного благополучия. История работы Твардовского над книгой свидетельствует как раз об обратном - отказ от сюжетности , о котором говорилось выше, ярко свидетельствует об этом «вселенском» масштабе. А кроме того, мера обобщенности рассказа представлена и в самом тексте, в главе «О войне», следующей непосредственно за «Переправой» и как будто подкрепляющей и развивающей те принципы повествования, которые были явлены в «Переправе». Эта универсальность изображения определена масштабностью события:

А война - про все забудь

И пенять не вправе.

Собирался в дальний путь,

Дан приказ: «Отставить!»

Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

От Ивана до Фомы,

Мертвые ль, живые,

Все мы вместе - это мы,

Тот народ, Россия.

.............................

На войне себя забудь ...

Одной из задач героя волшебной сказки, отправляющегося в мир мертвых, является добыча каких-нибудь чудесных предметов, скажем, молодильных яблок для отца или живой воды. Своеобразный травестированный образ живой и мертвой воды есть и в книге Твардовского - в рассказе о том, как переплывшего реку Теркина приводят в чувство. Безусловно, это подано в «Теркине» шутливо-иронически , в соответствии с общим художественным строем книги, в которой высочайший пафос и трагизм естественно сочетаются с острым словом и шуткой:

Под горой, в штабной избушке,

Парня тотчас на кровать

Положили для просушки,

Стали спиртом растирать.

Растирали, растирали...

Вдруг он молвит, как во сне...

(Указание на сон, то есть подобие смерти, тоже, может быть, небезразличная применительно к данной теме деталь!)

Доктор, доктор, а нельзя ли

Изнутри погреться мне,

Чтоб не все на кожу тратить?

Дали стопку - начал жить...

И в соответствии с канонами сказки происходит повторное использование чудесного напитка:

И с улыбкою неробкой

Говорит тогда боец:

А еще нельзя ли стопку,

Потому как молодец?

В промежутке между этими приемами «мертвой» и «живой» воды возникает новая любопытная деталь: докладывая командиру обстановку на правом берегу, Теркин говорит:

Взвод на правом берегу

Жив-здоров назло врагу!

Лейтенант всего лишь просит

Огоньку туда подбросить.

А уж следом за огнем

Встанем, ноги разомнем.

Просьба «подбросить огоньку» на правый берег, в мир мертвых, вполне функционально сопоставима с обрядом «греть покойников», широко распространенным в народной среде, о котором едва ли не первым писал еще С. Максимов: «...способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них действительно называется “греть родителей”. Практикуется он во многих местах <...> и состоит в том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться» . Об обычае этом говорит и Д. Зеленин в своих статьях по духовной культуре . Уверен, что Твардовский вовсе не имел в виду здесь этот обычай, но художественная деталь может свидетельствовать о стойкости и живучести в народном сознании обрядово-фольклорных традиций.

Как известно, русская народная волшебная сказка «сказывалась» по определенной схеме: «Со стороны композиции обычно выделяют обрамляющие формулы (начальные и конечные), т.е. начинающие и завершающие сказку, и срединные (медиальные)» .

Формально такими обрамляющими формулами в «Василии Теркине» являются главы «От автора». Присутствуют в книге и три «медиальные» главы, но «сказочный» сюжет, начатый главой «Переправа», закономерно завершает глава «В бане» - и не потому, что там в последний раз появляется заглавный герой, а потому, что содержание ее тоже может быть соотнесено с фольклорно-мифологическими мотивами. «Мытье, умывание - обрядовое действие, с широким спектром апотропеических , очистительных и иных символических и магических значений. Соотносится с обычаями ритуального купания и обливания, а также очистительными обрядами» ... Безусловно, содержание главы сохраняет все житейское значение и подано Твардовским в реалистическом ключе, но в то же время все происходящее в ней воспринимается как исполнение какого-то обряда, ритуала.

Знаменательно, что образ реки-границы еще раз мелькнет в главе «Про солдата-сироту», как бы подытоживая эту свою функцию в книге:

Так-то с ходу ли, не с ходу,

Соступив с родной земли,

Пограничных речек воду

Мы с боями перешли.

* * *

Книга, посвященная пусть грандиозному, но все же конкретному историческому событию, безусловно преодолела свою временную ограниченность, свою историческую привязку. Произошло это в первую очередь потому, что Твардовскому удалось создать образ колоссального эпического масштаба. Но, может быть, это оказалось достигнутым и за счет того, что в художественном строе книги в целом и в образе ее главного героя нашли отражение глубинные народные представления о добре и зле, запечатленные в народном творчестве и сохраняющиеся в народной памяти.

Речь, конечно же, не идет о сознательном и целенаправленном стремлении Твардовского к использованию формул народного сказочного эпоса и фольклорных обрядов для создания образа героя, но о наличии в его художническом сознании этих глубинных представлений, которые оказались актуальными для замысла «Книги про бойца » и органично вошли в ее художественный строй.

С Н О С К И

Твардовский А. Т. Василий Теркин. Книга про бойца . М.: Наука, 1976 (серия «Литературные памятники»). С. 260-261. В дальнейшем цитаты из этого издания приводятся непосредственно в тексте с указанием на страницу в круглых скобках.

Степанов Г. В . Поэма Твардовского «Василий Теркин» // Степанов Г. В . Язык. Литература. Поэзия. М.: Наука, 1988. С. 153-154.

Там же. С. 159.

Там же. С. 162.

Гречнев Вячеслав . Поэмы Твардовского «Василий Теркин» и «Дом у дороги» // Гречнев Вячеслав . О прозе и поэзии XIX-XX вв. СПб.: Соларт , 2009. С. 357.

Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. М.: Наука, 1975. С. 42.

Характерно, что прообраз Василия Теркина, появившийся как герой стихотворных фельетонов и занятных картинок с подписями, печатавшихся в газете Ленинградского военного округа «На страже Родины», вначале наделен был Твардовским совсем иным внешним обликом: «Вася Теркин? Кто такой? / Скажем откровенно: / Человек он сам собой / Необыкновенный <...> Богатырь, сажень в плечах, / Ладно сшитый малый...» (курсив А. Твардовского).

Ведерникова Н. М. Указ. с оч. С. 47.

Там же. С. 45-46.

Там же. С. 44.

По законам избранного жанра, а не по незнанию и, уверен, не из стремления к «лакировке действительности» Твардовский опустил все реальные житейские последствия этого обстоятельства, неизбежно возникавшие в таких случаях для вышедших из окружения.

Славянские древности. Этнолингвистический словарь в 5 тт. под общей редакцией Н. И. Толстого. М.: ИМЛИ РАН, 1995-2009. Т. 4. С. 11.

См.: Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1980. С. 453.

Пропп В. Я . Исторические корни волшебной сказки. Л.: Наука,1986. С. 58.

См.: Славянские древности. Этнолингвистический словарь под общей редакцией Н. И. Толстого. Т. 5. С. 300.

Мелетинский Е. М . Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. С. 265.

Курсив в цитатах мой. - Э. Б .

Максимов Сергей . Нечистая, неведомая и крестная сила. М.: Советская Россия, 1989. С. 133.

Зеленин Д. К . Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901-1913. М.: Индрик , 1994. С. 164-178.

Ведерникова Н . М. Указ соч. С. 62.

Славянские древности. Этнолингвистический словарь под общей редакцией Н. И. Толстого. Т. 3. С. 343.

Тему поэмы «Василий Тёркин» сформулировал сам автор в подзаголовке: «Книга про бойца», то есть произведение рассказывает о войне и человеке на войне. Герой поэмы — рядовой боец-пехотинец, что чрезвычайно важно, так как, по убеждению Твардовского, именно простой солдат является главным героем и победителем в Отечественной войне. Эту мысль продолжит спустя десять лет М.А.Шолохов, который в «Судьбе человека» изобразит рядового солдата Андрея Соколова, а потом простые бойцы и младшие офицеры станут героями военных повестей Ю.В.Бондарева, В.Л.Кондратьева, В.П.Астафьева. Следует заметить кстати, что легендарный Маршал Советского Союза Г.К.Жуков свою книгу «Воспоминания и размышления» тоже посвятил русскому солдату.

Идея поэмы выражена в образе заглавного героя: автора интересуют не столько события войны, сколько характер русского народа (он не противопоставляется советскому), который раскрылся в тяжёлых военных испытаниях. Василий Тёркин представляет собой обобщённый образ народа, он — «русский чудо-человек» («От автора»). Благодаря его мужеству, стойкости, находчивости, чувству долга Советский Союз (при примерном техническом паритете) одержал победу над фашистской Германией. Эту главную идею Отечественной войны и своего произведения Твардовский высказывает в конце поэмы:

Сила силе доказала:
Сила силе — не ровня.
Есть металл прочней металла,
Есть огонь страшней огня. («В бане»)

«Василий Тёркин» — поэма, её жанровое своеобразие выразилось в соединении эпических сцен, изображающих различные военные эпизоды, с лирическими отступлениями-размышлениями, в которых автор, не скрывая своих чувств, рассуждает о войне, о своём герое. Иными словами, Твардовский создал лиро-эпическую поэму.

Автор рисует различные картины боёв в главах: «Переправа», «Бой в болоте», «Кто стрелял?», «Тёркин ранен» и других. Отличительной особенностью этих глав является показ будней войны. Твардовский находится рядом со своим героем и описывает подвиги солдата без возвышейного пафоса, но и не упуская многочисленных деталей. Например, в главе «Кто стрелял?» изображается немецкая бомбёжка окопов, в которых спрятались советские бойцы. Автор передаёт ощущение человека, который ничего не может изменить в смертельно опасной ситуации, но, замерев, должен только ждать, пролетит бомба мимо или угодит прямо в него:

И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти чёрной
Только собственной спиной.
Ты лежишь ничком, парнишка
Двадцати неполных лет.
Вот сейчас тебе и крышка,
Вот тебя уже и нет.

В поэме описывается и недолгий отдых на войне, жизнь солдата в промежутках между боями. Этих глав, кажется, не меньше, чем глав о военных эпизодах. Сюда можно отнести: «Гармонь», «Два солдата», «На привале», «В бане» и другие. В главе «Про солдата-сироту» изображается эпизод, когда солдат оказался совсем близко от родной деревни, в которой не был с начала войны. Он отпрашивается у командира на два часа, чтобы навестить родственников. Солдат бежит по знакомым с детства местам, узнаёт дорогу, речку, но на месте деревни видит только высоченный бурьян, и ни одной живой души:

Вот и взгорье, вот и речка,
Глушь, бурьян солдату в рост,
Да на столбике дощечка:
Мол, деревня Красный мост...
У дощечки на развилке,
Сняв пилотку, наш солдат
Постоял, как на могилке,
И пора ему назад.

Когда он возвратился в свою часть, товарищи догадались по его виду обо всём, ни о чём не спросили, но оставили ему ужин:

Но, бездомный и безродный,
Воротившись в батальон,
Ел солдат свой суп холодный
После всех, и плакал он.

В нескольких главах «От автора» прямо выражается лирическое содержание поэмы (поэт высказывает свои взгляды на поэзию, объясняет своё отношение к Василию Тёркину), а в эпических главах автор сопровождает рассказ о военных событиях своим взволнованным, эмоциональным комментарием. Например, в главе «Переправа» поэт с болью изображает солдат, которые погибают в холодных водах реки:

И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно...

Или в главе «Гармонь» автор описывает, как во время случайной остановки солдаты, чтобы согреться, затеяли танцы на дороге. Поэт с грустью и приязнью смотрит на бойцов, которые, забыв на несколько минут о смерти, о горестях войны, весело пляшут на трескучем морозе:

А гармонь зовёт куда-то.
Далеко, легко ведёт.
Нет, какой вы все, ребята,
Удивительный народ.

Кому принадлежит это замечание — автору или Тёркину, что играет на гармонии наблюдает за танцующими парами? Точно сказать невозможно: автор иногда намеренно как бы сливается с героем, потому что наделил героя собственными мыслями и чувствами. Об этом поэт заявляет в главе «О себе»:

И скажу тебе, не скрою, —
В этой книге там ли, сям,
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.
Я за всё кругом в ответе,
И заметь, коль не заметил,
Что и Тёркин, мой герой,

За меня гласит порой. Следующей сюжетно-композиционной особенностью поэмы является то, что книга не имеет завязки и развязки: Словом, книга про бойца Без начала, без конца. Почему так — без начала? Потому, что сроку мало Начинать её сначала. Почему же без конца? Просто жалко молодца. («От автора») Поэма «Василий Тёркин» создавалась Твардовским во время Великой Отечественной войны и состоит из отдельных глав, отдельных зарисовок, которые объединены образом главного героя. После войны автор не стал дополнять поэму новыми эпизодами, то есть придумывать экспозицию (разворачивать довоенную историю Тёркина) и завязку (например, изображать первый бой героя с фашистами). Твардовский просто дописал в 1945-1946 годах вступление «От автора» и заключение «От автора». Таким образом, поэма получилась весьма оригинальной по композиции: привычных экспозиции, завязки, кульминации, развязки в общей сюжетной линии нет. Из-за этого сам Твардовский затруднялся определить жанр «Василия Тёркина»: ведь поэма предполагает сюжетное повествование.

При свободном построении общей сюжетной линии каждая глава имеет свой законченный сюжет и композицию. Например, в главе «Два солдата» описывается эпизод, как Тёркин, возвращаясь из госпиталя на фронт, зашёл передохнуть с дороги в избу, где живут два старика. Экспозиция главы — описание избы, старика и старухи, которые прислушиваются к миномётному обстрелу: ведь линия фронта совсем рядом. Завязка — упоминание автора о Тёркине. Он сидит здесь же на лавке, уважительно разговаривает со стариком о разных бытовых проблемах и одновременно разводит пилу, чинит часы-ходики. Потом старуха готовит ужин. Кульминация главы — разговор за ужином, когда старик задаёт свой главный вопрос:

Отвечай: побьём мы немца
Или, может, не побьём?

Развязка наступает, когда Тёркин, поужинав и вежливо поблагодарив хозяев, надевает шинель и, уже стоя на пороге, отвечает старику: «Побьём, отец...».

В этой главе имеется своеобразный эпилог, который переводит частный бытовой эпизод в общеисторический план. Это последнее четверостишие:

В глубине родной России,
Против ветра, грудь вперёд,
По снегам идёт Василий
Тёркин. Немца бить идёт.

Глава построена по кольцевой композиции, так как первое и предпоследнее четверостишия практически совпадают:

В поле вьюга-завируха,
В трёх верстах гремит война.
На печи в избе старуха.
Дед-хозяин у окна.

Таким образом, глава «Два солдата» представляет собой законченное произведение с полным сюжетом и кольцевой композицией, которая подчёркивает завершённость всего эпизода.

Итак, поэма «Василий Тёркин» имеет ряд художественных особенностей, которые объясняются, с одной стороны, историей создания произведения, а с другой — замыслом автора. Как известно, Твардовский писал главы поэмы в период с 1942 по 1945 годы и оформлял их как отдельные законченные произведения, потому что

На войне сюжета нету.
— Как так нету?
— Так вот, нет. («От автора»)

Иными словами, жизнь солдата длится от эпизода к эпизоду, пока он жив. Эту особенность фронтовой жизни, когда ценится каждый отдельный момент жизни, так как следующего может и не быть, отразил Твардовский в «Книге про бойца».

Объединить отдельные маленькие произведения мог сначала образ главного героя, который так или иначе присутствует практически в каждой главе, а потом и главная идея, связанная с образом Тёркина. Соединив отдельные главы в законченную поэму, Твардовский не стал менять сложившийся сам собой за годы войны сюжетно-композиционный строй:

Та же книга про бойца,
Без начала, без конца,
Без особого сюжета,
Впрочем, правде не во вред. («От автора»)

«Василий Тёркин» отличается яркими особенностями построения. Во-первых, в поэме отсутствует общий сюжет и практически все его элементы. Во-вторых, для поэмы характерна чрезвычайная композиционная свобода, то есть последовательность глав слабо мотивирована — композиция только приблизительно следует за ходом Отечественной войны. Именно из-за такой композиции Твардовский сам определил жанр своего произведения следующей фразой: не поэма, а просто «книга», «живая, подвижная, свободная по форме книга» («Как был написан "Василий Тёркин"»). В-третьих, каждая глава является законченным фрагментом с собственным сюжетом и композицией. В-четвёртых, эпическое изображение эпизодов войны переплетается с лирическими отступлениями, что усложняет композицию. Однако такое необычное построение позволило автору достичь главного — создать яркий и запоминающийся образ Василия Тёркина, который воплощает лучшие черты русского солдата и русского человека вообще.

Поэма состоит из 30 глав, каждая из ко­торых достаточно автономна и в то же время все они тесно связаны между собой. Об особенностях такой композиции писал сам автор: «Первое, что я принял за принцип композиции и сюжета, - это стремление к известной законченности каждой отдельной части, а внутри главы - каждого периода, даже строфы. Я должен был иметь в виду читателя, который, хотя бы и незнаком был с преды­дущими главами, нашел бы в дано, напечатанной сегодня в газете главе нечто целое, округленное…» В результате поэма оказалась построена как цепь эпизодов из военной жизни главного героя. Так Теркин дважды переплывает ледяную реку, чтобы восстановить связь с наступающим подразделением; в одиночку занимает не­мецкий блиндаж, но попадает под обстрел собственной артиллерии; вступает в рукопашный бой с немцем и, с трудом одолевая, берет его в плен.

Наряду с главами о Теркине и его подвигах в поэме есть пять глав - своеобразных лирических отступлений, которые так и на­зываются: «От автора» (четыре) и одна - «О себе». В них проявля­ется авторское лирическое начало, придающее своеобразие жанру произведения. По охвату времени, событий, героев, характеру цен­трального персонажа это эпическое произведение. Главное в нем - изображение национально-исторического события, решающего судьбу нации, и подлинно народного героического характера. По­мимо Василия Теркина здесь присутствует множество других геро­ев - участников войны («стриженые» ребята из главы «Переправа», старик и старуха в главе «Два солдата», уставший шофер, пустив­шийся в пляс под звуки гармони, из главы «Гармонь» и др.).Особый герой поэмы - автор. «Теркин существует самостоя­тельно, независимо от своего автора. Но автор так сблизился с ним и его товарищами, так вошел в их военную судьбу, во все их отно­шения - и здесь, на фронте, и там, откуда эти люди пришли на фронт, - что может с абсолютной подлинностью и совершенной внутренней свободой выражать их мысли и чувства» (В. Александров). В главе «О себе» автор пишет:
И скажу тебе, не скрою, -
В этой книге там ли, сям
То, что молвить бы герою,
Говорю я лично сам.

В слиянии автора и героя состоит одна из важнейших особенно­стей поэмы, по жанру являющейся лироэпическим произведением. Единство его обеспечивается не только сквозным героем, проходя­щим через всю поэму, общей национально-патриотической идеей, но и особой близостью автора и героя. Поэт непосредственно обра­щается к читателю во вступительной и заключительной главах, выражает свое отношение к «святому и правому бою», к народу, восхищается душевной щедростью и мужеством Теркина, а време­нами как бы вмешивается в события, становясь рядом с бойцом.

Поэма Александра Твардовского «Василий Тёркин» не случайно входит в число интересных и вместе с тем уникальных произведений XX века. О художественных достоинствах этой книги, о богатстве и образности ее языка, о ее роли в истории нашей страны уже было...

Образ Василия Теркина полюбился читателям сразу. Твардовский писал свою поэму, будучи фронтовым корреспондентом, с 1941 по 1945 годы. Несколько раз автор пытался завершить работу над своим произведением, но восторженные письма с фронта заставляли его...

Чтобы понять и оценить истинные масштабы таланта художника, его вклад в литературу, нужно исходить из того, что нового сказал он о жизни и человеке, как его видение мира соотносится с нравственными и эстетическими идеалами, представлениями и вкусами...

В поэзии Александра Трифоновича Твардовского нашли наилучшее отражение важнейшие, решающие события в жизни страны. В его произведениях мы видим глубокую реалистичность изображения событий, правдивость созданных поэтом характеров, меткость народного слова....

1. Новое!

«Василий Теркин» наиболее популярное и во многих отношениях вершинное произведение Твардовского.

Это также поэма Дома и Дороги, в условиях наиболее кризисной ситуации жизни народа и даже всего человечества,- поэма пути к Дому, защиты и утверждения высшей цен­ности человеческой общности в битве с врагами. Поэма битвы на переправе самого крутого хода истории. И в центре ее, как и в других поэмах и стихах Твардовского,- главные представители народной жизни в ее основах, в их преемственности и в их новых качествах и возможностях.

Уже в зачине проявляется отмеченное расширение интонационного многоголосия, с более активным участием прямого авторского голоса и более конкретных адресатов. Основной принцип разговорной интонации, включившей напевное начало, сохраняется, но она становится еще более непринужденной, свободной, что проявляется и отмеченной выше новой, более гибкой и сложной синтаксической и ритмической системностью. И эта вольность, свобода и многообразие движения речи сочетается с ее четкой организованностью, в частности системой повторов, сквозных рифм и т. д., единым напором, как бы единым дыханием - и единым временем движущегося настоящего. Здесь движущееся начальное настоящее расширяется, связа­но с хронотопом всего начала войны и самого творче­ского акта автора, начала его разговора со своим героем и с временем «с середины».

Общее построение поэмы сохраняет принцип хроникальности, дневникового времени, с ответвлениями в другие пласты времени, и принцип последовательности эпизодов, объединенных судьбами одного центрального героя и других, более эпизодических персонажей. Но, кроме героев предыдущих поэм, появляется сквозной второй герой, описывающий сам себя, - автор. Он присутствует везде, говорит от своего имени, но местами и от имени героя. Это создает более сложное диссимметричное движение двух основных характеров, и личных, и надличных, которые то сливаются друг с другом, то отходят на некоторые дистанции в общем многоликом потоке людей и событий.

«Василий Теркин» не имеет сюжета в обычном смысле этого слова. Это подчеркнуто самим Твардов­ским: «На войне сюжета нету». Но парадоксальный факт: несмотря на это, в конечном счете получилась стройная книга, со своей устойчивой системой, композицией, единым ритмом. Сам автор, как известно, добивался только внутренней законченности, стройности каждого отдельного эпизода. Эта внутренняя системность всех тридцати глав поэмы, в общем, однотипна системности глав «Страны Муравии»; также характеризуется контрастным чередованием более быстрого и более медленного движения, разных планов единой ситуации, объединенных сквозной, хотя и варьирующей, интонацией и единством основного события; но отличается большей контрастностью и напряженностью этого внутреннего построения, как это мы видели на примере главы «Кто стрелял?». Но, кроме этого, получилось и общее контрастно-парал­лельное чередование и построение всей поэмы. Ясно выраженное трехчастное строение, которое отвечает, в общем, трем естественным этапам истории самой войны: первая часть (события до конца 1942); вторая - (октябрь 1942 - май 1943) - главный переломный этап войны, начало общего контрнаступления; третья (февраль 1944 - май 1945)-завершающее наступление, победа.

Первая и третья части имеют соответственно диссимметричное строение. Размер двух первых частей, хотя это получилось случайно и непроизвольно, почти одина­ков, а третьей части - меньший, что создало, опять-таки непроизвольно, дополнительный художественный эф­фект ускорения, убыстрения движения к развязке. Критики уже давно отметили спиральное построение композиции. Имеются и переклички отдельных элементов этих витков. Первая глава «На привале» пе­рекликается с последней «В бане», «Переправа» с «На Днепре», «Два солдата» с «Дед и баба». Перекликаются все четыре отступления-комментария «От автора» и включенное в центр второй части лирическое отступление «О себе». Имеются и более сложные переклички - глав «Поединок» и «Смерть и воин» в первой и второй частях. Эти переклички нанизаны на общую направленность хода движения, события и развития характера центрального героя.

Теркин вначале просто веселый, удачливый, энергичный, неунывающий, очень умелый и находчивый человек в котором, как писал Твардовский, обдумывая первый вариант характера, «сочетается самая простодушная уставная дидактика с вольностью и ухарством». Но уже в первых главах поэмы характер Теркина выходит за рамки первоначального замысла и в дальнейшем перерастает в многостороннюю и в то же время патетическую, всеобщую личность, о которой так много писали критики и литературоведы, говорилось раньше и в этой книге. Тут еще отметим, что его отличает от любого традиционного эпического и трагического героя не только соединение бытовой конкретности с героическим началом, но и соединение шутки и серьезности, хотя без вся­кой двусмысленности. Совмещаются черты традиционно­го и нового эпического героизма, и озорного героя солдатской сказки, и героев толстовской прозы, и нечто лирическое, задушевное, песенное, и все это в новой полноте конкретности реального современного человека, советского человека. В ходе поэмы он эволюционирует. В конце поэмы, в главе «На Днепре», - это уже отчасти другой человек, тут он «в шутки не встрепал». Человек, который впитал в себя опыт войны, на­родной трагедии, испытал то, что не испытали другие. И отсюда неожиданный психологический поворот, который трудно перенести на язык логики, но в котором вскрывается и вся исходная глубина его характера, и его ионий духовный рост. Чувство вины перед землей родной, «смоленской родней», хотя «за что, не знаю». И еще одно чувство вины, еще менее как будто понятное, чувство вины за то, что почувствовал себя виноватым, за то, что вдруг заплакал в момент победоносного наступления. Твардовский не поясняет эти строчки, дает возможность самому читателю проникнуть в их недосказанный, по так сильно высказанный смысл. Ибо в этих неожиданных настроениях Теркина проявляется созревшее в нем еще более глубокое чувство ответственности каждого за все пережитое страной, за ее боль, страдания (в первоначальных вариантах ясно сказано, что это боль и от зрелища разоренной земли, и от того, что еще не кончена война: «Прощай, Ельня, прощай, Глинка. // Жив останусь - ворочусь»). И всплывшее в момент разрядки, победы воспоминание-переживание всего пережитого, и новое косвенное чувство вины всех оставшихся жить перед погибшими, то чувство, которое проходит через ряд стихотворений Твардовского. И, наконец, та высшая грусть, которая сопровождает высшую человеческую радость, если эта радость далась такой большой ценой и если она действительно высшая, по-настоящему человечная. Знаменательно, что этим «ви­новат!» кончается в «Книге про бойца» непосредствен­ное присутствие Теркина.

Дальше идет глава о судьбе другого солдата, безымянного, но из того же товарищества, - «солдата-сироты», глава, в которой конкретизируется наметившийся мотив жестокой памяти войны. А затем в «Дороге на Берлин» (антисимметричной дорогам отступления),- уже «вся Европа» «по домам идет». Грандиозность картины, ее одновременно и домашнего и всемирно-исторического смысла, оттенена одной из удивительных внутренне-контрастных деталей-метонимий-метафор Твардовского - «пух перин над ней пургой». Пух перин над всей Европой сопоставлен с пургой! И тут опять возникает Теркин, но уже как бы за сценой, невидимый, но ощущаемый и в двух своих формах: и как самый обобщенный образ русского солдата, и как более конкретный, хотя также лишь косвенно видимый солдат, может быть, сам Теркин, может быть, другой, но от его имени говорящий, - тот солдат, который непосредственно действует в этой главе. Появление еще одного персонажа - женщины, крестьянки-матери, наряду с «отблеском» главного героя, опять-таки придает и этой главе ту двойную силу разномасштабного и многоголосого изображения, которая характеризует всю поэму, совмещает основные образы домов и дорог, войны и мира, жизни на земле.

В заключительной главе Теркин, как тот индивидуальный Теркин, не представлен. Но он представлен как собирательный образ всего солдатского товарищества, совместного умывания в бане в чужом немецком городке, которая на чужбине выступает как «отчий дом» (сце­ной также и очень конкретной, и очень метафорической), и как тот выделенный автором несколькими штрихами неведомый один солдат, «все равно что Теркин». Заключительное как бы растворение образа главного героя к концу поэмы подчеркивает возникновение Теркина из многоликой народной стихии и его возвращение в нее при сохранении конкретности этой многоликости. И герой и его автор становятся, выражаясь словами Цветаевой, «всеми», и в этом становлении раскрывается богатство неповторимой личности не только героя поэмы, но и самого поэта, как воплощения всеобщей народной лич­ности.

Большинство других персонажей поэмы является только эпизодически мелькающими спутниками, иной раз обобщенно коллективными, иной раз с дополнительными особенностями или единичными приметами. Выделяются два, хотя эпизодических, но дважды возникающих и в начале и в конце войны персонажа с более четкой индивидуализацией. Они перекликаются с характерами мно­гих «дедов» и «старух» лирики Твардовского 30-х годов; имеют общие черты и с фольклорными стариками и старухами. По это и типические индивидуальности сего­дняшнего дня, по-новому раскрывающиеся в предель­ной, пограничной между жизнью и смертью ситуации, и в своеобразных пересечениях с Теркиным, описанных Твардовским с штрихами любовного юмора.

Так совмещаются в поэме древние традиции исторических ценностей народной жизни с новым историческим опытом, новыми ценностями. Это позволило создать небывалый синтез героического эпоса и точного воспроизведения текущей действительности по ее горячему следу, синтез героического и бытового, трагического и юмористического, дома и дороги в одном и том же человеке, одной ситуации, одной человеческой общности и одном и том же методе воспроизведения ее художником. Именно тут корень поэтического новаторства «Василия Теркина» в закрепление человеческого товарищества - основной ценности этой жизни на земле, ее дома и дороги и как принципа самого художественного метода, нового реализма, его народности.

Делалось много попыток найти литературные параллели этой поэме - от древнего героического фольклора до Пушкина, особенно подчеркивалось появление в поэме «пушкинского» начала. Все эти сопоставления, однако, лишь отчасти справедливы. Например, соединение героического общенародного и личного в «Полтаве» идет совершенно другим путем. Более реально выявлять некоторые традиции героического эпоса «Войны и мира», «Севастопольских рассказов» Л. Толстого; однако о принципиальной разнице уже говорилось выше в главе 1. Автором этой книги (доклад на совещании в Смоленске, 1978) отмечались имеющиеся, хотя, вероятно, неосознававшиеся самим поэтом, переклички со «Словом о полку Игореве»; и относительная близость принципа эпоса бегущего дня, и соединение эпического, лирического, ораторского начал и др. По прежде всего нужно подчеркнуть, что «Василий Теркин» учитывает весь опыт литературы XX века, что это лирический и трагедийный эпос именно нашей эпохи; и в разборе главы «Кто стрелял?» мы ви­дели даже неожиданные переклички с поэтикой, каза­лось бы, самых отдаленных от Твардовского мастеров литературы XX века, связанной с особенностями типа человеческой личности этого века, - переклички и вме­сте с тем дальнейшее резкое обновление поэтики. И в той же главе - с древнейшими фольклорными мотивами. Так же, как во многих «сквозных» образах поэмы - «кровавой страды», «сабантуя».

Вообще для поэтики поэмы особенно характерно удивительное слияние самых разно- и многовременных пластов народного сознания и его художественного выражения, в том числе наиболее древних архетипов и самой современной конкретности; самого мифологического и самого антимифологического, неповторимо индивидуаль­ного. Столь противоречивое и столь целостное сочетание создают небывалое жанровое своеобразие «Книги про бойца», которое сознавалось самим Твардовским, как он об этом позже рассказал в статье об истории создания «Василия Теркина», и которое обозначено самим этим подзаголовком. Не поэма, а «книга». Термин «книга» подчеркивает, в соответствии с принятым в народной среде пониманием, и значительность содержания, его широту, универсальность, и свободу от любых традиционных жанровых рубрик. Такое понимание также и вполне современное, и очень древнее: вспомним «Голубиную книгу». А добавление «про бойца» отражает и конкретность, и обобщенность, массовость, коллективность главного героя, что тоже и продолжает, и контрастирует о древним уносом. Напомню для сравнения, что величайший романа «Война и мир» не укладывался и жанровые рамки, и в дальнейшем его своеобразие литературоведы пытались определить термином «роман-эпопея». И «Василия Теркина» аналогично определяли как поэму-эпопею, даже с большим основанием, ибо в ней действительно в особой исторической ситуации вре­менно возродилось то «эпическое состояние мира», ко­торое, по Гегелю, выразилось в героическом эпосе. Но и это только отчасти так. Да, героический эпос, с уна­следованными древнейшими мифологемами, героико-эпическими ассоциациями, патетическими характерами. Но и небывалый, совершенно новаторский эпос бегущего дня, без всякой эпической дистанции, движущееся незавершенное настоящее, как бы дневник-хроника самой войны и народа, и непринужденный рассказ очевидца, даже как бы просто репортаж, серия корреспонденции или очерков в стихах. И самые разнообразные высказывания, лирические излияния, размышления, песни, жалобы, призывы, гимны, разговоры, беседы автора и его героев с явными или подразумеваемыми собеседниками.

Поэт обращается к «друзьям» или к некоему отдельному, личному, но обобщенному «другу», «товарищу», «другу-товарищу». Еще более близкий собеседник - «брат», «братья», «братцы»; это те же друзья-товарищи, прежде всего - фронтовики, за ними - все советские люди. Или поэт говорит просто - «ты», «тобой», и обычно также подразумевается солдат-боец. Иногда друзья-собеседники имеют еще более определенный местный и временный облик, например, те друзья-солдаты, которые моются именно сейчас в этой бане, в это время, в конце великого общего похода («В бане»). А среди них выделяется «псковский, елецкий // Иль еще какой земляк», или даже только «елецкий», - по в этой же бане моется и совсем обобщенный «воин». В другом месте адресат - тот безымянный парнишка-солдат, «двадцати неполных лет», к которому лично и непосредственно обращается поэт в главе «Кто стрелял?», в самую критическую минуту его жизни.

К адресатам друзьям-воинам примыкают их «жены, милые друзья» и просто «девушки», которых поэт призывает полюбить какого-нибудь солдата-пехотинца, «молодца» («О любви»).

Кроме таких коллективных или безличных собеседников, имеются ясно персонифицированные, живые личности, носители пафоса. Прежде всего - главный герой, Теркин. Поэт обращается к нему не раз - и прямо его именуя, и только его подразумевая. Второй главный личный собеседник - сам автор, местами сливающийся с Теркиным. Так Твардовский впервые ясно вступает в диалог с самим собой. В этом диалоге еще нет спора и противоречий, которые появились в поэзии Твардовского позже (а намеками возникали в лирике 1928-1929 гг.). Местами он говорит с собой как будто с другим человеком, даже самостоятельным персонажем, но этот другой -это он сам, и они вместе - одно лицо, выражающее общий пафос поэмы, судьбы героев и всей страны, более того - всей жизни на земле. Возникают при этом и авторские обращения к собственным переживаниям и судьбам, своей «боли» и «отраде», такие строчки-обращения, как «подвиг мой - и отдых мой». Иногда говорит себе: «Стой-ка, брат. Без передышки // Невозможно. Дай вздохнуть». Появляются (особенно в конце поэмы) и та­кие обобщенно-персонифицированные адресаты, как «Мать-Россия», «Мать - земля моя родная» или географически конкретнее: «Мать - земля моя родная, // Вся смоленская родня», «Белоруссия родная», «Украина зо­лотая».

Реже (и больше к концу книги) друзья-адресаты выступают и как читатели: «С кем я только не был дружен // С первой встречи близ огня, // Скольким душам был я нужен, // Без которых нет меня. // Скольких их па свете нету, // Что прочли тебя, поэт, // Словно бедной книге этой // Много, много, много лет». Характерно, однако, что читатель, как собеседник, на этой стадии пути Твар­довского еще не конкретизируется как самостоятельная фигура и разговор с ним идет в косвенной форме или в третьем лице. В основном, это читатель-друг, но возни­кает, также в третьем лице, и некий «критик, умник тот, // Что читает без улыбки, // Ищет, нет ли где ошиб­ки,//Горе, если не найдет», - один из будущих персо­нажей «За далью - даль» и «Теркина на том свете». В опубликованных позже вариантах присутствовало и то «начальство», которое заранее все знает, все учло. Кос­венная полемика с такими персонажами также входит в систему разговоров «Книги про бойца».

«Книга» построена как совмещение дневника-рассказа и дневника-разговора с многоликим собеседником. Плюс разговоры персонажей друг с другом и рассказы их про себя. Плюс система лирических отступлений и автора, и персонажей. Но собеседники автора обычно только слушатели или адресаты, лишь иногда они отвечают краткими репликами.

Вместе с тем, как известно, читатели поэмы из числа друзей-персонажей, их товарищей сыграли небывалую в истории литературы роль в создании поэмы, и исключительная сила резонанса в системе автора - герои - читатели также является ее небывалой жанровой осо­бенностью.

Солдат, рядовой человек войны, выступал как глав­ный герой и во многих других произведениях поэтов во­енного времени, но почти исключительно в лирике и в некоторых лирических поэмах. Но только в «Книге про бойца» он стал и эпическим и лири­ческим героем - в полноте психологической, бытовой, воинской конкретности и обобщенности. И стал не только героем, но и собеседником, и страстным соавтором про­изведения о главных основах жизни на земле и ее битве со смертью.

7) Идейно-художественные особенности поэмы Твардовского «Дом у дороги».
Как писал С. Маршак, «поэма могла родиться только в годы великого народного бедствия, обнажившего жизнь до самого основания». Защита, утверждение этого основания, самого «изначального» (Ю. Буртин) в человеческой жизни составляет пафос поэмы. С главной темой сочетается вторая - памяти, преемственности личности и общности людей; здесь это и память горя войны, и память силы любви и дома, освещающей, преодолевающей силу горя в любом горе, в самой страшной дороге, переправе,- силы исконного человеческого, народного. А тема дороги здесь выступает также с двух сторон - как исходная, своя родная дорога, у своего дома, так и дорога, навязанная войной и нелюдьми - от своего к чужому и назад к своему. «Памятью горя», «глухой памятью боли», перекликнется с последними главами «Василия Теркина» и с лирикой Твардовского последних лет войны. Но «глухая намять боли» заново заостряет ясную память семьи, как счастья, как любви, как задушевного и коренного начала и любого отдельного дома и всей жизни на земле.

Центром семьи, как всегда у Твардовского, является мать. «Дом у дороги» - не только лирическая хроника, по и лирический гимн прежде всего материнской любви, по всей ее полноте, конкретной силе. И женщине-крестьянке, как прежде всего женщине-матери. Но вместе с тем и женщине - хозяйке дома, труженице. И женщине-жене, другу труженика-хозяина, а затем воина, защищающего дом и семью всего народа. Любовь жены и матери - это та же деловитая, деятельная любовь, приметы которой мы видели и в лирике Твардовского 30-х годов, но здесь это уже не только лирический, но и лирико-эпический мир. Этот мир - дом, труд. «Коей, коса, пока роса». Дом и в самом узком, тесном, личном, усадебном смысле. «И палисадник под окном. // И сад, и лук на грядках - // Все это вместе было дом, // Жилье, уют, порядок». Три основные приметы, три качества, вместе с тем трудом, той косьбой на лугу около своего дома. Но это личное начало, даже, я бы сказал (как это теперь ретроспективно видно), начало той некой личной собственности, с которой были связаны и деревенские корни молодого Твардовского, это личное начало дома противопоставлено замкнутому, собственническому дому, где, «никому не веря, // Воды напиться подают, // Держась за лямку двери». Нет, это дом человека, включенного в новый тип более широкой человеческой общности, хотя вместе с тем и традиционного гостеприимства, артельности. Это «тот порядок и уют, // Что всякому с любовью, // Как будто чарку подают // На доброе здоровье». Две характерные для Твардовского системы поведенческих деталей, играющих роль и прямого изображения этого неповторимого дома у дороги и даже метафорической, метонимической конкретности, даже символа Дома у Дороги в новом, расширительном и общем для всей поэзии Твардовского смысле! Характерны и дополнительные конкретные признаки дома и его хозяйки - хорошо «помытый пол», особая деловитая и, как выразился Твардовский, «опрятность тревожная» - чисто крестьянская черта. «И весь она держала дом // В опрятности тревожной, // Считая, может, что на том // Любовь вовек надежней». Надежность любви связана с домовитостью, трудовой деловитостью и особой заботливостью.

Центр поэмы-именно эта женщина-крестьянка, домовитая, преданная, деловая и сердечная. Но еще В. Александров отметил, что в поэме звучит не один голос, а чередование голосов - автора, жены солдата, ребенка солдата, самого солдата, и в каждом голосе раскрывается характер живого действующего лица. Высказывалась и другая точка зрения (Ю. Буртина), что «в отличие от «Василия Теркина» - здесь не характеры, а «судьбы». Да, здесь у каждого человека, как отдельного персонажа, есть более законченная (хотя тоже не вполне законченная), отдельная судьба, но судьба характера, так же как и в той поэме характеры имеют судьбы, хотя и с несколько более широкими и подвижными границами.

Вообще в поэзии Твардовского характеры и судьбы всегда неотделимы. И по существу их соотношения в обеих поэмах сходны: только в «Доме у дороги» больше акцентировано домашнее лирическое начало характеров, и они сосредоточены на двух-трех основных мотивах, голосах. Наиболее разработан центральный образ Анны Сивцовой, в ее трех главных ипостасях, лицах-ликах: матери, жены, домохозяйки-крестьянки. И этот ее основной пафос не просто назван и судьбой обозначен, но и намечен несколькими краткими дополнительными штрихами характера, поведения, высказывания. Она и «в речах остра», и «в делах быстра». И подвижна, как «змейка». А в беде - спокойно-мужественна, вынослива, терпелива, с мужем и с детьми предельно участлива, понятлива, заботлива. Это особый, хотя вместе с тем идеально обобщенный тип русской крестьянки, продолжающий галерею женщин-крестьянок лирики и прозы 30-х годов, но более развернутый и напряженно-эмоциональный, в гораздо более напряженной исторической ситуации и в своей личной и общенародной жизни. И более активно выступает и голос самого автора. А в условно-символическом голосе ребенка в поэме подчеркнут голос самого начала жизни, права жизни жить, и эта условная «речь» по-новому контрастирует с конкретными чертами окружающих событий, поведения людей. Лирическое начало приобретает эпическое и трагическое содержание, ибо семья и семейный труд, семейная общность воплощает всемирно-исторические тенденции, традиции, идеалы народной жизни и конкретных русских советских крестьян в конкретных условиях времени. И у себя па Родине, и в плену у врага. И лирический голос семьи естественно сливается с лирическим голосом воюющего солдата, самого автора, их единства - «Не пощади // Врага в бою, // Освободи // Семью свою». Это голос исповеди и вместе с тем ораторский призыв ко всему народу. А лирический диалог матери и ребенка в той же главе VIII, где описывается рождение сына в плену у врага, в чужом доме, как антидоме, превращается в обобщенно-символический диалог двух главных сил жизни в их общей борьбе со смертью, как своеобразная песня жизни, песня дома.

Совмещение эпического, трагедийного и лирического начал, как всегда у Твардовского, выступает и в своей непосредственной бытовой и в психологической конкретности, но здесь в ней подчеркнуто мелодическое, песенное начало. Не только тональностью разных голосов персонажей, но и господствующей тональностью лирического обращения автора к своим героям и к самому себе. Голоса звучат несколько более однородно, чем в военной лирике и в «Василии Теркине». Авторский голос остается спутником и комментатором, вся поэма совмещает в себе и последовательность рассказа-описания, лирической хроники, и непрерывное движущееся настоящее, дневниково-монологового обращения автора. В единой музыкальной организации этих голосов особую роль приобретает ставший знаменитым лейтмотив: «Коси, коса, // Пока роса. // Роса долой, // И мы домой». Лейтмотив сначала появляется как деталь прямого конкретного изображения мирного труда и жизни хозяина дома у дороги. А затем по-вторяется как воспоминание, напоминание, многоповоротная метонимия и метафора - памяти об этом труде, об этой мирной жизни и как деталь-сигнал, воскрешающий утраченное время, цепочку времени памяти, и как новое утверждение силы человеческого постоянства, непреодолимого начала мирной жизни, надежды на будущее, и как более широкий символ труда и утра жизни, всего домашнего и трудового в ней. Ее косы, ее росы, ее дома. Таким образом, лирическая хроника становится не только новой формой лирической поэмы с эпическими элементами, но и новой формой движущегося настоящего, дневникового начала в поэзии Твардовского. Отражения в ней коренных, внутренних, интимных, глубинных ценностей человеческой жизни, выражаясь словами одной из глав «Василия Теркина», - «неприкосновенного запаса» каждого отдельного человека, отдельной семьи и всего лирического начала человеческой жизни. И соответственно поэтика всей поэмы отличается от «Василия Теркина» большей сосредоточенностью изображения этих ценностей и более простыми, экономными средствами, также, однако, объединяющими и прямое, и косвенное, метафорическое воспроизведение. Такая деталь и вместе с тем метафора, как «запахов тоска», - показательный пример и типологических особенностей поэтического языка, мастерства этой поэмы, и того, что роднит это мастерство с остальным творчеством Твардовского.

Хроникальное построение поэмы, подчеркнутое подзаголовком и перекликающееся с названием сборника стихов того времени («фронтовая хроника»), осложнено, как и в других поэмах Твардовского, вставными эпизодами, со своим временем, отчасти параллельным общему ходу времени поэмы (рассказ солдата, отца и мужа, в главе VI). Кроме того, вставлены диалоги, создающие, как в «Теркине», непосредственные переходы прошедшего в настоящее время. Последняя глава IX отделена от предыдущих резким скачком во времени, завершает все движение поэмы возвратом от войны к миру, от дорог войны и чужого дома к исходным дому и дороге. Но это опять диссимметрическое построение, ибо того дома уже нет, и «присел на камушке солдат у бывшего порога» своего дома, солдат - с больной ногой, прошедший войну и еще не знающий, что же случилось с его женой, семьей. И начинает строить дом сначала. В этой незавершенности завершения поэмы - особый художественный такт, сила. Автор и читатель все-таки знают, что семья выжила, даже появился сын солдата, которого он, видимо, теперь также обретет. Жизнь победила, дом победил, хотя и разрушен. И сливаются память горя, и память семьи, дома, и память самого труда, всей трудовой народной общности, неистребимая, как сама жизнь на земле. Отмечу попутно перекличку мотивов этой главы с «Солдатом-сиротой» «Василия Теркина» и с почти одновременным стихотворением Исаковского «Враги сожгли родную хату». Перекличку - и дополнение.

При всей предельной простоте и отсутствии внешних новаций поэма также является глубоко новаторским произведением. И своим соединением лирического и эпического начал, мотивов мира и войны, семьи во время войны. И очень смелым в своей предельной «естественности сочетанием конкретно-бытовой и условно-символической речи. И дальнейшим развитием интонации Твардовского, совмещающей напевность, разговорность, ораторскую и драматическую речь, личное и коллективное переживание при господстве особой, впервые найденной многоголосой лирической мелодии. Поэма тесно переплетается и с лирикой, и с эпосом Твардовского этих лет, отчасти подготавливает новые черты его лиризма уже 60-х годов, в частности, некоторых разделов цикла «Памяти матери».

8) Основные художественные тенденции в развитии прозы о Великой Отечественной войне.
Проза о ВОВ: художественное своеобразие и пути развития.

1) профессиональные

2) писатели-фронтовики

Периодизация

1)проза военных лет: рассказы, очерки, повести, написанные непосредственно во время военных действий, вернее, в короткие промежутки между наступлениями и отступлениями;

2)послевоенная проза, в которой происходило осмысление многих больных вопросов, как, например, за что русскому народу выпали на долю такие тяжкие испытания? Почему в первые дни и месяцы войны, русские оказались в столь беспомощном и унизительном положении? Кто виноват во всех страданиях?

Но все же это условное деление, потому что литературный процесс – это явление порой противоречивое и парадоксальное, и осмысление темы войны в послевоенное время было сложнее, чем в период военных действий.

Темы:

1) проблема русского национального характера В.Вишневский, Леонов, Толстой

2) изображение военных событий, исследование природы народного героизма. Проблема гуманизма.

3) Наука ненависти стала жестокой. Направлялась на врага. Появились немецкие пленные. Отношение к пленным. Традиция Л. Толстого – бойцы над ними смеются. «Человек» Шолохова, Астафьев. Интерес к личностному началу

4). Ленинградская тема. Тихонов – философский вопрос – как чувствует себя человек, обреченный на смерть. Солженицын.

5) Женщина и война. Ненависть к вынужденному убийству.

6) историческая тема – А. Толстой Хроника. Нашествие немцев сравнивается с татаро-монгольским игом, французами 1812.

7) тема бунтаря.

Самым ходовым был малый жанр – очерки, речи, выступления, лирика, публицистика. Поэмы и повести появляются позднее. Нет вычурности. Остается одна лишь суровая простота и правда. Богатая палитра чувств. Авторы ощущают свободу от цензуры.

Лейтенантская проза – окопная проза. Ее пишут те, кто непосредственно был на войне.

Для прозы военных лет характерно усиление романтических и лирических элементов, широкое использование художниками декламационных и песенных интонаций, ораторских оборотов, обращение к таким поэтическим средствам, как аллегория, символ, метафора.

Самые достоверные произведения о войне создали писатели-фронтовики: В.К. Кондратьев, В.О. Богомолов, К.Д. Воробьев, В.П. Астафьев, Г.Я. Бакланов, В.В. Быков, Б.Л. Васильев, Ю.В. Бондарев, В.П. Некрасов, Е.И. Носов, Э.Г. Казакевич, М.А. Шолохов.

Одной из первых книг о войне была повесть В.П. Некрасова "В окопах Сталинграда", опубликованная сразу же после войны в журнале "Знамя" в 1946 г., а в 1947 году была написана повесть "Звезда" Э.Г. Казакевичем.

Большой вклад в развитие советской военной прозы внесли писатели так называемой "второй войны", писатели-фронтовики, вступившие в большую литературу в конце 50-х – начале 60-х годов. Это такие прозаики, как Бондарев, Быков, Ананьев, Бакланов, Гончаров, Богомолов, Курочкин, Астафьев, Распутин. В их творчестве усиливался трагический акцент в изображении войны. Война – это не эффектные героические подвиги, выдающиеся поступки, а утомительный каждодневный труд, труд тяжелый, кровавый, но жизненно необходимый. Дистанция по времени помогла заново переоценить события прошлых лет.