Умер народный артист ссср георгий ансимов. Поставил в Большом спектакли

Георгий Павлович Ансимов (1922-2015) - советский российский театральный режиссёр оперы и оперетты, актёр, педагог, публицист. Народный артист СССР (1986).

Биография

Родился 3 июня 1922 года в станице Ладожской (ныне Усть-Лабинский район Краснодарский край) в семье священника.

В 1925 году, после закрытия храма, где служил отец, переехал с родителями в Москву. В 1937 году, после ареста и расстрела отца, работал на заводе.

В 1939 года поступил в школу при Театре имени Е. Вахтангова (ныне Театральный институт имени Бориса Щукина).

С начала войны направлен в ополчение: рыл окопы на Можайском направлении, выступал в воинских частях, в госпиталях.

После войны - актёр в Московском театре Сатиры.

В 1955 году окончил факультет музыкального театра ГИТИСа (ныне Российский университет театрального искусства - ГИТИС) (мастерская Б. А. Покровского).

В 1955-1964, 1980-1990 - оперный режиссёр, в 1995-2000 годах - руководитель режиссёрской группы Большого театра.

В 1964-1975 годах - главный режиссёр и художественный руководитель Московского театра оперетты.

Ставил оперы в театрах Алма-Аты, Казани, Праги, Дрездена, Вены, Брно, Таллина, Каунаса, Братиславы, Хельсинки, Гётеборга, Пекина, Шанхая, Сеула, Анкары.

Всего за свою творческую жизнь поставил более ста спектаклей.

С 1954 года преподавал в ГИТИСе (с 1971 - художественный руководитель мастерской, с 1974 - профессор, с 1984 по 2003 - заведующий кафедрой музыкального театра).

Был членом Патриаршего совета по культуре Московского Патриархата

Семья

Отец - Павел Георгиевич Ансимов (1891-1937), протоиерей Русской православной церкви, канонизирован как священномученик (2005).
Мать - Мария Вячеславовна Ансимова (в девичестве - Соллертинская) (умерла в 1958 году).
Сестра - Надежда Павловна Ансимова-Покровская (1914-2006).

Звания и награды

Народный артист РСФСР (1973)
Народный артист СССР (1986)
Заслуженный деятель искусств Казахской ССР
Государственная премия ЧССР имени К. Готвальда (1971) - за постановку оперы «Война и мир» С. С. Прокофьева
Два ордена Трудового Красного Знамени (1967, 1976)
Орден Дружбы народов (1983)
Орден Почёта (2005)
Орден преподобного Сергия Радонежского (РПЦ) (2006)
Медаль «За оборону Москвы»
Медаль «В память 800-летия Москвы»
Медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»

Постановки в театре

Большой театр

1954 - «Севильский цирюльник» Дж. Россини (совместно с И. Македонской)
1955 - «Фра-Дьяволо» Д. Обера
1956 - «Богема» Дж. Пуччини
1956 - «Свадьба Фигаро» В. Моцарта
1957 - «Укрощение строптивой» В. Я. Шебалина
1959 - «Сказка о царе Салтане» Н. А. Римского-Корсакова
1960 - «Повесть о настоящем человеке» С. С. Прокофьева
1961 - «Не только любовь» Р. К. Щедрина
1962 - «Русалка» А. С. Даргомыжского
1981 - «Кармен» Ж. Бизе
1988 - «Золотой петушок» Н. А. Римского-Корсакова
1997 - «Иоланта» П. И. Чайковского

Московский театр оперетты

1965 - «Орфей в аду» Ж. Оффенбаха
1965 - «Вестсайдская история» Л. Бернстайна
1966 - «Девушка с голубыми глазами» В. И. Мурадели
1967 - «Конкурс красоты» А. П. Долуханяна
1967 - «Белая ночь» Т. Н. Хренникова
1968 - «В ритме сердца» А. П. Петрова
1969 - «Фиалка Монмартра» И. Кальмана
1970 - «Москва-Париж-Москва» В. И. Мурадели
1970 - «Нет меня счастливее» А. Я. Эшпая
1971 - «Девичий переполох» Ю. С. Милютина
1973 - «Золотые ключи» А. С. Зацепина
1973 - «Песня для тебя»
1974 - «Летучая мышь» И. Штрауса
1975 - «Триумфальная арка» А. Г. Флярковского

Другие театры

1961 - «Повесть о настоящем человеке» С. С. Прокофьева (Национальный театр, Прага)
1963 - «Любовь к трём апельсинам» С. С. Прокофьева (Национальный театр, Прага)
1964 - «Джалиль» Н. Г. Жиганова (Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля, Казань)
«Укрощение строптивой» В. Я. Шебалина (Национальный театр, Прага)
1971 - «Война и мир» С. С. Прокофьева (Национальный театр, Прага)
1980 - «Царь-плотник» Г. Лорцинга (Национальный театр, Прага)

Фильмография

Режиссёр

1967 - Белая ночь (фильм-спектакль)
1975 - Девичий переполох (фильм-спектакль)
1984 - Весёлая вдова (фильм-спектакль)

Книги

Режиссёр в музыкальном театре. - М.: Всероссийское театральное общество, 1980.
Сергей Прокофьев. Тропою оперной драматургии. - М.: ГИТИС, 1994.
Звёздные годы Большого. - М.: ГИТИС, 2001.
Уроки отца. - М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2005.
Лабиринты музыкального театра XX в. - М.: Российская академия театрального искусства - ГИТИС, 2006.
ВЕРУЮ Николая Горчакова. - М.: РАТИ - ГИТИС, 2009.
Уроки отца. - М.: Издательство Сретенского монастыря, 2011.
Воспитание творца. - М.: Российский университет театрального искусства - ГИТИС, 2013.
Отец Герасим. - М.: Храм святителя Николая Мирликийского в Покровском, 2013.
Камень. - М.: Храм святителя Николая Мирликийского в Покровском, 2015.

Георгий Ансимов: «...праздник Сретения стал для меня – встречей с неким Таинством, новым осмыслением Божественной Литургии...»

Интервью с профессором, народным артистом СССР (1986 г.), крупным российским режиссером оперы и драмы Георгием Павловичем Ансимовым. После окончания ГИТИСа в 1953 г. Георгий Павлович начал работать в Большом театре, где стал автором таких знаменитых постановок, как оперы «Русалка», «Золотой петушок» и «Иоланта». Не менее известны постановки легендарного режиссера в Московском театре Оперетты: «Девичий переполох», «Летучая мышь», «Веселая вдова». Сегодня народный артист СССР Георгий Ансимов преподает в Российской академии театрального искусства, участвует в жюри театрального фестиваля «Золотая Маска».

Отец Георгия Павловича - священник Павел Георгиевич Ансимов, расстрелянный 21 ноября 1937 года на полигоне Бутово под Москвой и погребённый в безвестной общей могиле. 16 июля 2005 года постановлением Священного Синода Павел Георгиевич Ансимов был причислен к лику святых Новомучеников Российских для общецерковного почитания.

На Сретение Господне - 15 февраля 2013 года, Георгий Ансимов присутствовал на Богослужении в Храме Всех Святых на Кулишках.

Георгий Павлович, Вы впервые были на службе в этом Храме?

Да, к своему сожалению я, старый москвич, оказался в Храме Всех Святых на Кулишках в первый раз. Я знал его историю, но впервые оказался здесь. Не представлял, что увижу такое. Кругом - современная жизнь, машины, троллейбусы, стеклянные витрины. И вот, среди этого индустриального хаоса, я как будто впервые увидел этот храм! Он по сравнению со всем своим окружением стоит такой маленький, аккуратный и... будто чужой на этой площади. Только потом я понял, что не он чужой, а площадь, и все что вокруг - чужое для этого храма! Он сам собой при всей своей хрупкости, архитектурой и удивительной гармоничности является главным сооружением на этой огромной территории, застроенной домами. И это, думаю, не только потому, что он выстроен из старого кирпича и что его украшают золотые купола. А потому, что он - этот храм, уцелевший в кровавой борьбе за выживание оказался духом сильнее всех огромных сооружений, которые его окружают.

А какое впечатление произвел на Вас Храм изнутри?

Войдя в ваш Храм, я сразу ощутил совершенную, теплую, проникающую внутрь атмосферу звуков. Я почувствовал духовную музыку, драгоценное пение этого Храма! И я понял, что сила этого храма именно в ней, в этой духовности, которая заполняет и держит все его пространство. Войдя в Храм, я услышал очень необычное пение. Не понимая текста, я только улавливал знакомые окончания молитв - аллилуйя, аллилуйя! Помня, где должен звучать на распев возглас священника, я вдруг услышал, что священник не на распев произнес слова, а начал петь текст. Это было очень красиво! Пение сопровождалось еще какими-то дополнительными мелодиями. Все для меня было внове. Мне казалось, что голос служащего священника не прерывается, а звучит бесконечно!

А что еще Вам показалось необычном в богослужении?

То, что дьякон, повернувшись лицом к молящимся произносил Символ веры. И весь Храм - четко по фразам, не напевая, как мы привыкли, а именно чеканя слова, читал Символ веры.

Я как будто впервые услышал этот текст. Священнослужитель, возглавлявший службу, продолжал красиво и мелодично петь, а хор, подражая ему, четко выпевал не только слова, но и слоги молитв, украшая богослужение.

А кто был этим священником, который так поразил Вас своим пением?

Я, наконец, в какой-то момент службы его увидел. Им оказался Митрополит Киринский Афанасий. Он своим серьезным лицом, сразу напомнил мне лицо моего деда. Владыка стоял с кадилом и начал обычное хождение перед иконостасом. Но мне казалось все необычным. Он долго ходил у одной иконы, потом, повернувшись - у другой иконы. Это все было похоже на какое-то особое священное действие!

Так прошла вся Литургия!

Да! В этом году праздник Сретения стал для меня - встречей с неким Таинством, новым осмыслением Божественной Литургии.

В чем же заключается это новое осмысление?

Я понял одно! Та тщательность, та, если так можно сказать, горячая приверженность подробностям, помогает молящимся не только в самом процессе молитвы, но и помогает осознать ее, возносимой к Богу! И еще. Без диалога с живым Богом, не может быть молитвы.

Молитва не может быть без порыва любви к Богу. Мне кажется, что потому и вдохновение, или лучше сказать одухотворенность молящегося человека - это и есть самый верный путь к Богу.

В лице Владыки Афанасия я увидел человека одаренного, действительного призванного быть пастырем.

Вы хотите сказать, что пастырем может быть только очень талантливый человек?

Нет. Пастырем может быть и человек не такого большого таланта, как, например, Владыка Афанасий. Здесь важно не столько совершенство своего личного дарования, а степень твоей любви, твоей одухотворенности. Степень твоей любви к Богу - вот что определяет энергию твоей молитвы.

Я очень благодарен Владыке Афанасию, за им лично преподнесенную мне из алтаря просфору и последовавшее после Литургии приглашение на трапезу, приглашение побеседовать с ним. Для меня как члена Патриаршего Совета по культуре, Владыка Афанасий раскрылся неожиданно и как художник и как поэт.

Его примеры, взятые из жизни прихожан, говорили о том, как он видит мир и как любовь в этом мире является исходным, основным инструментом в решении любых проблем.

Благодарю Владыку Афанасия за урок, который мне преподан и на Литургии и во время беседы!

Материал подготовили сотрудники Храма Всех Святых на Кулишках.
Фотографии из открытых источников.

Наш сегодняшний собеседник — Георгий Павлович Ансимов. Режиссер музыкального театра, много лет работавший в ГАБТе. Народный артист СССР, профессор, старейший преподаватель факультета музыкального театра Российского университета театрального искусства (ГИТИС). Автор ряда книг о творчестве, о специфике музыкального театра, о воспитании артиста как творца. Автор книги «Уроки отца» — о протоиерее Павле Ансимове, священномученике, расстрелянном в 1937 году на Бутовском полигоне. Постоянный прихожанин храма во имя святителя Николая в Покровском — храма, в котором служил его отец.

— Георгий Павлович, в чем они все-таки — главные уроки Вашего отца, уроки, которые, как я понимаю, Вы пронесли через всю свою жизнь?

— Это довольно сложно сказать, но я попытаюсь… Речь ведь не о таких уроках, которые отец мог бы мне задать для того, чтобы потом потребовать ответа. Уроки отца — это прежде всего пример. Пример жизни, пример служения Церкви вопреки всему, всем препятствиям, которые существуют на свете. А главное — вопреки тем препятствиям, которые ставила перед верующим советская власть и последним из которых была смерть. Смерть отца — это и есть для меня урок на всю жизнь, и я не могу сказать, что этот урок мне кем-то преподан, рассказан, показан и что я потом какой-то экзамен сдал — нет, конечно. Но это урок, которому я следую и которому следовать очень трудно. Я бесконечно ошибаюсь и грешу. Хоть чем-то быть похожим на такого вот — преданного вере, храму, преданного Господу человека, каким был мой отец, — это для меня задача, наверное, невыполнимая, но… главная.

— Каким отцом, каким родителем и воспитателем был отец Павел для Вас и Вашей сестры? Что его характеризует — доброта? требовательность?

— Его главное достоинство как родителя и воспитателя — уравновешенность. Это плод строгости к самому себе, результат постоянного усилия — держать себя в рамках. Он никогда не повышал на меня голоса, даже если я делал что-то такое… мальчишеское. Однажды он подарил мне велосипед, купив его, конечно, у кого-то с рук — но как я был счастлив! И вот, я выехал в наш Лаченков переулок, а папа в это время как раз вышел из дома и пошел на службу. Я разогнался… и решил на всей скорости подлететь к отцу и его поцеловать. В результате я просто врезался в него, разбил ему лицо в кровь и сам себе тоже расквасил нос… И даже здесь он ничего мне не сказал. Молча достал платок, прижал его к лицу, постоял так немного, потом мне тоже вытер кровь, поцеловал меня и пошел на службу. Не было никакого выговора, никаких «Что ты натворил!.. Надо думать!». И для меня это стало примером выдержки, примером, который воспитывал — лучше, чем выговоры. Я до сих пор испытываю какую-то неловкость, когда это вспоминаю, хотя сделал это больше восьми десятков лет назад: ударил отца… а в ответ получил — любовь.

— Безмерно любя и вас, детей, и вашу маму, отец Павел не оставлял служения. В результате ваша семья попала в разряд лишенцев, постоянно боролась с нищетой, будущее детей оказалось под самой серьезной угрозой. Как это обстоятельство воспринималось — вами, детьми, вашей мамой и самим отцом Павлом? Не возникало ли в семье вопроса о его праве жертвовать не только собой, но и вами?

— Этого вопроса ни у кого из нас не возникало никогда. Сколько лет уже, как отца нет, но у меня ни разу за эти годы не возникло ни тени упрека в его адрес — за то, что я тоже в какой-то степени оказался гоним. Я знаю, что ни у сестры, ни у мамы тоже никогда не могло возникнуть упрека, потому что мы все были едины с отцом. Мы переживали аресты отца, мы ждали его домой после первого ареста, второго, третьего, но мы ни разу не подумали при этом о себе, о том, что его служение, его вера, его преданность Церкви могут нам испортить биографию. Мы просто ни разу не задумались об этом! Мы понимали, что такое долг, обязанность священника. И за это тоже спасибо ему…

— Первые уроки музыки, исполнительского искусства Вы тоже получили от отца. Стало быть, и профессию, и творческую свою стезю тоже благодаря ему выбрали?

— Не совсем так. Стезю свою я выбрал самостоятельно и даже вынужденно, потому что меня больше просто не брали никуда. Ни в артиллерийскую школу, ни в медицинский институт… И я подал заявление, когда был набор в театр имени Вахтангова,— там были нужны именно юноши. Меня приняли, и я освоился постепенно со сценическим искусством, и служил ему более полувека.

— Но то, что было привито отцом, помогало Вам все эти годы?

— Конечно. Папа в этом смысле был строгий человек. Я до сих пор помню его руку — когда он дирижировал нами и показывал нам, что надо делать. Я боялся этой руки, потому что она заставляла следовать нотам и не позволяла мне сделать то, что хотелось сделать, например набрать в грудь воздуху, когда нельзя было воздух набирать, или оборвать фразу, или перетянуть. И так же я не любил эту руку — когда молитва кончалась, и рука меня останавливала, а я только распелся! Это было тяжело. Я был счастлив, пока эта рука держала меня в состоянии пения, и мысленно просил: только не оборви, только не закрой меня, дай мне еще петь. И она давала мне петь, эта добрая рука.

— Под руководством отца Вы исполняли классические произведения, духовные? Вам приходилось петь в храме?

— Только духовные. Классику я пел самостоятельно, уже потом, без отца, с мамой — она хорошо играла на рояле. А в храме я в детстве не пел, нет, я служил посошником при архиепископе Евсевии (Рождественском), который потом оказался в лагере под Новосибирском, а в 37-м был расстрелян.

— Как Вы — тогда еще мальчик, ребенок — воспринимали окружавшую Вас советскую действительность? Многие Ваши ровесники были захвачены пионерским и комсомольским энтузиазмом, а жизнь Ваших родителей, Ваша собственная жизнь совершенно в это не вписывалась.

— Я это воспринимал объективно. Я видел всю противоестественность этого правления, хозяйствования Сталина в государстве, я все это понимал. Я не вступал ни в пионеры, ни в комсомол — не потому вовсе, что мне отец это запрещал. Отец мне ничего не запрещал, он оставил выбор за мною. И я выбрал веру отца. Меня на школьных линейках выводили из рядов, стыдили: что это за мальчик, почему все пионеры, а он один не пионер. Я молчал. Что мой отец священник — все знали, конечно. Как относились? По-разному. Многие насмехались, плевались, толкали. Но были и сочувствующие. Педагоги в большинстве своем молчали, ничего мне не говорили — как бы не знали об этом. Был эпизод, когда у меня обнаружили крестик — я в книге написал об этом — и директор школы — а он был такой солидный, энергичный начальник — он чувствовал себя опозоренным: в его рядах — и вдруг какой-то православный. Но мой классный руководитель Ольга Ивановна — она где-то втайне даже гордилась мною, тем, что я, даже став посмешищем всего школьного коллектива, выдерживаю этот напор и не снимаю креста. Это в ее глазах было достойно уважения. Благодаря уму и такту таких педагогов я мог оставаться в школе и учиться хорошо.

— А с родителями Вы обсуждали эти проблемы, которые возникали у Вас в школе?

— Нет, если что-то обсуждалось, то только мелкие проблемы. Когда я получал четверку вместо пятерки или даже тройку по какой-нибудь физкультуре, мама меня ругала, говорила: как же так, ты ведь всегда хорошо учился! И я переживал, потому что я всегда старался быть хорошим, надежным другом своих родителей, ни в чем их не подводить. Я ведь был преданным сыном, я с удовольствием, с любовью делал то, что нужно было маме и особенно — отцу.

А в классе я был чужд многим не только потому, что верующий, а еще и потому, что не хотел курить, не хотел ругаться, не хотел заниматься тем, чем многие заниматься хотели. Меня очень мало что связывало с однокашниками. Но я учился у Соломона Розенцвайга — был у меня такой одноклассник — бить чечетку. Он очень хорошо бил чечетку, а мне очень хотелось этим овладеть, и я пытался что-то у него перенять на переменках. Соломон тоже был гоним — потому что еврей. А я — потому что из духовенства. Вот мы с ним и сошлись — на чечетке.

— Вам было 19, когда началась война. Как Вы жили в эти годы?

— Я опоздал на поезд, который увозил театр Вахтангова в эвакуацию, потому что паковал вещи моего педагога, актрисы Синельниковой, которая была совершенно беспомощна. И всю войну был в Москве. Вступил в ополчение…

— Добровольно?

— Конечно! Рыл окопы — мимо наших окопов вы теперь ездите в аэропорт Шереметьево. И кроме того, по приказу военного коменданта Москвы мы, ополченцы, имеющие театральное образование, должны были выступать перед солдатами, которые ехали на фронт. Наша задача была — радовать людей. Хотя нам самим было совсем не до радости… Но мы как-то находили в себе силы и в конечном итоге получали удовольствие от этой работы. В конце войны мне вручили медаль «За оборону Москвы».

— В книге «Уроки отца» Вы рассказываете о духовной жизни семьи, о посте, о Пасхе, о том, как Вы причащались Святых Христовых Таин… А как продолжалась Ваша церковная жизнь потом, когда уже не было рядом отца, когда все храмы были закрыты и разгромлены?

— Это было сложно! Тем более что меня подстерегали многие соблазны. Когда я учился в школе при театре Вахтангова, я попал в студенческую богемную среду. Однажды меня повели играть в «арбатское очко». Двадцать одно питейное заведение было на Арбате, начиная от ресторана «Прага», а игра состояла в том, что нужно было двигаться, переходить из одного в другое — кто дольше выдержит, не упадет. Я получал тогда копейки за участие в театральной массовке, но я утаил часть своих заработков от мамы и скопил и на эту сумму повел их по арбатским ресторанам. И увидел там всю гадость того, чему меня попытались научить. И расплакался там, и заплатил за них за всех, и ушел от них навсегда. Но это тоже была школа!

В театре оперетты, куда меня потом направили, было особенно тяжело; я, беспартийный, чувствовал себя чужим человеком. Оркестранты, которые были недовольны тем, что я заставляю их много работать (а я был художественным руководителем театра), решили найти какую-нибудь мою слабость. Кто-то, видимо, сказал им, что я хожу в церковь. За мной стали следить, и когда я в очередной раз поехал к отцу Дамиану Круглику, который служил в Троицком храме на станции Удельной, за мной тайно поехал артист оркестра и вошел следом за мною в храм. Молиться он не умел, конечно, но стоял там тихонько и видел, как я вошел в алтарь, как я исповедовался и потом причастился. Вернувшись в театр, он все это рассказал, все раскрылось. Некоторые люди сразу стали говорить: мы всегда знали, что этот Ансимов не наш человек. Да, талантливый, энергичный режиссер, но — не наш. Такая образовалась оппозиция по отношению ко мне, но ничего, прошел я и это. А потом перешел работать в Большой театр. Там у меня проблем не возникало, там мне было удобно, потому что там было много религиозных людей. Верующими были почти все солисты: Кругликова, Максакова, Обухова; Нежданова и ее супруг, главный дирижер Голованов; режиссер Баратов Леонид Васильевич…

— И Иван Семенович Козловский, верно? Вы с ним работали?

— Частично работал. Я дежурил на спектаклях, когда он пел,— для того, чтобы потом сказать ему, какие у меня возникли замечания.

— А разговоры о вере, о Православии между вами возникали?

— Скорее разговоры о духовной музыке. Они все ее пели. И я здесь оказался причастным, потому что хорошо духовную музыку знал: благодаря отцу, благодаря тому, что продолжал посещать храм. Поэтому я принимал участие в разговорах о ней, и мое мнение для наших солистов было авторитетным.

— А разве возможно было в те годы концертное исполнение духовной музыки?

— Нет, конечно. Они пели ее в домашних условиях. Пели, собираясь в доме профессора ГИТИСа, тайного священника Сергия Дурылина в Болшеве. Дурылин ведь сам был музыкантом, и все получали огромное удовольствие от этих собраний в его доме, от духовного пения.

На Страстной седмице у нас все солисты, как правило, брали отпуск: якобы именно в это весеннее время им было необходимо отдохнуть. А на самом деле все они потихоньку говели: и Козловский, и Обухова, и Нежданова… А хор — не только говел, хористы еще и пели в храмах, почти во всех действовавших тогда храмах Москвы. У всех этих людей была очень тесная связь с Церковью, и неслучайно Господь меня к ним привел.

— А с кем еще из людей Церкви, кроме упомянутого уже здесь отца Дамиана Круглика, Вам приходилось общаться в те годы? Кто из них оказал на Вас наибольшее влияние, поддерживал Вас?

— Отец Симеон Касаткин; он был другом моего отца. Когда отца арестовали, он навещал и поддерживал нас, хотя это было страшно опасно. Ну а главная моя связь с Церковью была — через деда, отца моей мамы, протоиерея Вячеслава Соллертинского. Он служил в храме Петра и Павла на Преображенке. Этот храм был кафедрой владыки Николая (Ярушевича). Я часто бывал там, прислуживал владыке в алтаре, слушал его проповеди. Одно время даже шофером работал при этом храме. Возил священников на службы, на требы, а потом ехал в свой ГИТИС на лекцию по марксизму. А с марксизма опять в церковь — развезти батюшек по домам. Это было как-то очень парадоксально: когда я ранним утром слышал «Благословен Бог наш…», а потом слушал лекцию про какой-нибудь эмпириокритицизм.

— И все это время, все эти годы у Вас сохранялась надежда — если не увидеть отца живым, то по крайней мере что-то о нем узнать…

— Все это время мы ждали отца. Мама носила продуктовые передачи, и у нее их брали! Мы надеялись: раз берут, значит, где-то там его держат. А его давно уже не было в живых. Мама умерла в 1958-м, она верила и ждала до последнего своего вздоха.

— Когда же Вы все-таки поняли, что отца Павла нет?

— Уже в 80-е годы. Дело моего отца нашел один человек, который искал следы своего отца, тоже сгинувшего в 37-м. И позвонил мне — просто на всякий случай, не зная даже точно, что Ансимов, дело которого попалось ему на глаза, — это мой отец. Но именно тогда я узнал, что отец расстрелян на Бутовском полигоне.

— Годы, проведенные в Большом театре, — что самое дорогое в них для Вас, что в сердце навсегда?

— Вы знаете, что я вам отвечу? Режиссерская работа в театре — это работа фактически пустая. Ты работаешь с произведением, ты хочешь понять композитора, ты ищешь художника, подбираешь актеров. Актеры то радуются, то капризничают, то целуют тебя, то ругают, ты воздвигаешь целую махину, тратишь на нее значительный кусок жизни. А потом проходит какое-то время, и эта махина исчезает. Великий режиссер Леонид Баратов — что от него осталось? Разве что «Борис Годунов», поставленный еще в 48-м году. А Борис Покровский? Все его спектакли уже пропали. Я поставил 15 спектаклей в Большом, а сейчас еле-еле живет «Иоланта», но и ее, говорят, будут снимать. Что останется? А сколько было положено трудов, сил, нервов и жажды что-то создать!

— Это ведь происходит потому, что периодически приходит кто-то новый и говорит: я сделаю иначе, так, как надо сегодня, я найду нечто новое…

— И то, что делал я, становится ненужным. Поэтому я считаю, что много энергии потратил впустую. Хотя вкладывал все, что имел. Трудился, как счастливый раб. И создавал, и это созданное жило. Я поставил оперу Прокофьева «Повесть о настоящем человеке». Оперу, которую ругали, называли подхалимской, говорили, что ее вообще ставить нельзя. А я поставил, и на премьеру приехал сам Маресьев. Это была победа — победа в борьбе за Прокофьева. Мы доказали, что Прокофьев цел, жив, интересен и всегда нов и экспериментален. И от всего этого осталась одна фотография, где мы с Маресьевым и с исполнителем главной партии Евгением Кибкало.

— Прокофьев — Ваш любимый композитор?

— Да, наряду с Чайковским. Я ведь пока единственный режиссер, который поставил все оперы Прокофьева. Что касается Чайковского — я очень люблю его музыку. Я восстановил «Иоланту» в той редакции, в которой Петр Ильич ее написал — с осанной, хвалой Господу в финале. До того момента все советские годы пели «Слава свету!». Я исполнил свой долг перед Чайковским таким образом. На премьере был Митрополит Алексий (Кутепов), я пригласил его через Владыку Арсения, Архиепископа Истринского. После спектакля Владыка Алексий подарил мне икону, она и по сей день у меня.

— Скажите, есть что-то общее, объединяющее между музыкальным творчеством и духовной, церковной жизнью, молитвой? Я еще застала людей, которым музыка в 20-е и 30-е годы если не заменяла богослужение, то по крайней мере утешала в его отсутствие.

— Безусловно, общее есть! Музыкальный театр рожден верой, богослужением, светским он стал лишь спустя какое-то время. Опера, особенно русская опера — она вся строится на религиозной основе: начиная от сюжетов и кончая музыкальным содержанием. Поэтому после революции оперный театр хотели закрыть: из него текла струйка веры, в его ариях вопреки всему жила молитва. И люди это чувствовали. Когда они входили в зал и готовились слушать оперу, они настраивались на то, чего им так не хватало, — на жизнь духа. Это очень интересно на самом деле!

* * *

В своей книге Георгий Павлович рассказывает о том, как громили храм в Покровском — на глазах его отца и на его собственных глазах (а было ему тогда, в 1931 году, девять лет); какой болью для него было ездить мимо «грязного серого куба» — изуродованного здания храма; и, наконец, о том, каким счастьем стало возрождение Никольской церкви. Приведу две цитаты:

«Я чувствовал руки отца — то на голове, то на плечах; они то сжимали меня, то отпускали. Мельком взглянув на отца, я увидел, что губы его что-то вышептывали. Конечно же, в этом бессилии он мог только молиться.

Орава, как я понял, решила влезть на купол. Откуда-то со двора появились лестницы, и особо горячие, срываясь, но ободряемые возгласами толпы, карабкались на алтарную апсиду. Лезли, срывались, хохотали и снова лезли. И наконец, над тем местом, на которое я, стоя, бывало, в алтаре, смотрел с трепетом, над тем местом, где был изображен восставший из гроба Спаситель, оказалось несколько парней, лихо топающих по гудящей кровле. <…> Вокруг собиралось все больше народа — жившие по соседству, прохожие. Сзади нас, в полуотворенных дверях, в окнах и даже около храма и дома общины причитали, охали, всхлипывали, утирались ладонями, рукавами, платками потрясенные кощунством монахини».

«В один из дней, когда в Бутове собрались родные и близкие погибших, настоятель храма (протоиерей Кирилл Каледа.— М.Б. ) пригласил собравшихся на трапезу. <…> Невысокая женщина с добрыми глазами, сидевшая рядом со мною <…> тихо, как мне показалось, почти шепотом сказала, что я могу посетить храм моего отца. Я, заикаясь, переспрашивал, зная, что храма нет, что стоит уродливый могильник на святом месте, а она повторяла: «Храм, где служил ваш отец». Для убедительности расшифровывала: «Ваш отец, отец Павел, Павел Георгиевич Ансимов. Приезжайте. Там идут службы. Отец Дионисий…».

Храм восстановлен? Отец Дионисий? Мой отец… Восстановленный храм… Ехать к этому могильнику, к уродливой глыбе, которую я в ужасе объезжал? Все-таки она меня убедила. Я попросил на работе машину, чтобы, если это не так, повернуть сразу назад. <…> Я ждал еще одной встречи с уродом-саркофагом. Мелькнула ограда… Боже! За оградой — чудо! Храм! Настоящий, живой, яркий, сверкающий, праздничный храм. Тот самый! Папин! Мой! Наш!»

Журнал «Православие и современность» № 27 (43)

Беседовала Марина Бирюкова

Народный артист СССР, знаменитый оперный режиссер, более полувека работавший на сценах Большого театра и Московского театра оперетты, выдающийся педагог, профессор ГИТИСА (РАТИ), из мастерской которого вышли ведущие оперные режиссеры России, Георгий Павлович Ансимов скончался, не дожив до своего 93-летия несколько дней.

Георгий Павлович ушел из жизни после продолжительной болезни 29 мая. В Москве в час его смерти разразилась гроза, а в знаменитом музыкальном театре Геликон-опера, созданном его учеником Дмитрием Бертманом, как раз проходила торжественная церемония награждения только что названных международным жюри лауреатов Второго конкурса молодых оперных режиссеров "НАНО-ОПЕРА". И так совпало, что в этот вечер один талантливый ученик Георгия Ансимова, председатель жюри конкурса Дмитрий Бертман, награждал другого талантливого ученика Георгия Ансимова - Андрея Цветкова-Толбина, артиста Камерного театра Б. А. Покровского, выигравшего этот сложнейший конкурс. Оба они вспомнили о своем учителе в этот вечер, переживая за состояние его здоровья, и не знали, что идут уже последние минуты его жизни.

Судьба Георгия Павловича Ансимова была необычной, выдающейся во всех смыслах. Он родился 3 июня 1922 года в семье священника Павла Ансимова, протоирея, репрессированного и расстрелянного вместе с тысячами священников и мирян 21 ноября 1937 года на Бутовском полигоне. В 2005 году отец Павел был причислен к лику святых Новомучеников Российских, и в последние годы жизни Георгий Павлович молился иконе своего отца. Памяти его Георгий Павлович написал книгу воспоминаний "Уроки отца", где рассказывал о служении своего отца, выпавшем на годы самой страшной травли коммунистами церкви. Об атмосфере своего детства, о том, как издевались над ними: "И мелом писали на рясе, и кидали гнилыми фруктами, и оскорбляли, кричали: "Поп идет с поповичем". О том, как жили в постоянном страхе, как от отца требовали снять сан, и он решительно отвечал: "Нет, я служу Богу". Георгий Павлович, спустя годы, проявлял ту же твердость, не вступив, хотя это было требованием для советской карьеры, ни в ВЛКСМ, ни в Компартию. И судьба его поберегла - возможно, через эту страшную "жертву" мученичества отца. Ему, сыну репрессированного священника, вопреки всем догмам сталинского режима, повезло стать тем, кем он стал - режиссером с выдающейся судьбой.

Сначала он поступил в Вахтанговскую школу к знаменитому Борису Щукину - это было за два года до войны, а когда она началась, Георгий Павлович пошел военкомат. Но его, начинающего артиста, отправили не на фронт, а в ополчение: рыл окопы на Можайском направлении, выступал в воинских частях, в госпиталях. Всю жизнь потом помнил то невыносимо страшное и трагическое, что видел тогда и переживал. После войны Георгий Павлович попал в Театр Сатиры, а оттуда - в ГИТИС, на только что открывшийся курс музыкальных режиссеров под руководством Бориса Александровича Покровского. Это был счастливый зигзаг судьбы.

И творческая жизнь его оказалась тоже на редкость счастливой: он дебютировал на сцене Большого театра, поставив дипломный спектакль - оперу "Фра-Дьяволо" Даниэля Обера. Именно в этом спектакле сыграл свою последнюю роль Сергей Лемешев. Легендарный тенор "благословил" молодого Ансимова, приехав к нему на защиту диплома в ГИТИС и завещав ему беречь оперных артистов. Эту заповедь - любить артиста на сцене - Георгий Павлович пронес через всю свою жизнь, передавая ее своим ученикам. И сегодня, если спросить любого из них, что главное в работе над оперным спектаклем, все они ответят - любить и уважать артистов. И эта любовь к людям, творящим спектакль, к авторам, к персонажам, к партитуре, стали ключом Ансимова для входа в огромный оперный мир.

Георгий Павлович Ансимов поставил десятки спектаклей на сцене Большого театра, среди которых "Русалка", "Золотой петушок", "Иоланта" и др., он был единственным в мире постановщиком всех опер Сергея Прокофьева, в том числе и "Повести о настоящем человеке, на мировой премьере которой присутствовал ее реальный герой - летчик Алексей Маресьев. Многие десятилетия Георгий Павлович строил репертуар в Московском театре оперетты - "Орфей в аду", "Девичий переполох", "Летучая мышь", "Москва - Париж - Москва", "Фиалка Монмартра", "Золотые ключи" и т.д., поставив на этой сцене впервые в СССР (в 1966 году) "Вестсайдскую историю" Леонарда Бернстайна. Как и Борис Александрович Покровский, он был режиссером, активно востребованным в советское время и за рубежом. Он ставил спектакли в Китае, Корее, Японии, Чехословакии, Финляндии, Швеции, Америке. Всего за свою творческую жизнь он поставил их более ста, а метод свой определял сам как "настоящий реализм", суть которого - не подражание, а "желание раскопать глубину авторского замысла".

Именно этот свой метод он передавал своим ученикам в ГИТИСе, где преподавал с 1971 года. В 1984 году он возглавил вслед за Борисом Александровичем Покровским кафедру музыкального театра - самую великую "музыкальную кафедру" страны, из которой вышли практически все именитые российские оперные режиссеры, тысячи певцов - солистов оперы, оперетты, мюзикла. В 2003 году Георгий Павлович передал эту кафедру своему ученику Дмитрию Бертману. Но на разных сценах, в разных странах школу Ансимова несут все его ученики, среди которых - Светлана Варгузова, Татьяна Моногарова, Лев Лещенко, Владимир Винокур, Юрий Веденеев и многие-многие другие. И они все теперь своим творчеством будут продолжать необыкновенную жизнь Георгия Павловича Ансимова в искусстве.

Как стало известно, гражданская панихида по Георгию Павловичу Ансимову состоится в Атриуме Большого театра 1 июня в 10.30 утра.
Отпевание пройдет в Храме Святителя Николая в 13.00 по адресу Бакунинская улица, дом 100.
Проезд: от ст. метро Электрозаводская или Бауманская, тролл. 22, 25. Остановка: 1-й Переведеновский пер.
Похороны пройдут на Даниловском кладбище.