«Житие Феодосия Печерского» как образец ранней отечественной агиографии. Житие Феодосия Печерского: традиционность и оригинальность поэтики

Иной тип героя прославляет «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. Феодосии — монах, один из основателей Киево-Печерского монастыря, посвятивший свою жизнь не только нравственному совершенствованию своей ду​ши, но и воспитанию монастырской братии и мирян, в том числе и князей.

Житие имеет характерную трехчастную композиционную структу​ру: авторское вступление-предисловие, центральная часть—повест​вование о деяниях героя и заключение.

Основу повествовательной части составляет эпизод, связанный с деяниями не только главного героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Федора, чернеца Илари​она, «повозника», «некоего человека».

В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Литературно обрабатывая их, располагая «по ряду», он подчиняет все повествование единой задаче «похваления» Феодосия, который «собою вьсемь образ дая». Во временной последо​вательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастыр​ской устной летописи.

Большинство эпизодов жития имеют завершенный сюжет. Таково, например, описание отроческих лет Феодосия, связанное с его конфликтом с матерью. Мать чинит все​возможные препятствия отроку, чтобы помешать ему осуществить свое намерение—стать монахом.

Аскетический христианский идеал, к которому стремится Феодосии, сталкивается с враждебным отноше​нием общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически изображает Нестор гнев и ярость любящей матери, избивающей непо​корного отрока до изнеможения, накладывающей на его ноги железа.

Столкновение с матерью завершается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама становится монахиней, чтобы только видеть его.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев.

Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосии заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позво​ляющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоот​ношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.

Следуя традициям византийского преподобнического жития, Не​стор в этом произведе​нии последовательно использует символические тропы: Феодосии — «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».

«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим па​фосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в.

В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

Кусков В.В. История древнерусской литературы. - М., 1998 г.

Мнение о высоких художественных достоинствах и о своеобразии Жития Феодосия Печерского (далее — ЖФ), написанного киево-печерским монахом Нестором, утвердилось еще в науке XIX века. “Искусно и пространно составил <...> Нестор <...> “Житие преп. отца нашего Феодосия игумена Печерского”. <...> Указано много сопоставлений и применений из различных греческих житий, какие Нестор внес в свой труд о жизни Феодосия. Тем не менее, труд этот имеет неоспоримые историко-литературные достоинства: он знакомит нас с бытом, с нравами, с воззрениями той отдаленной эпохи, довольно отчетливо обрисовывает высокий нравственный облик Феодосия и вместе с тем касается в связи с жизнью Феодосия жизни его современников, истории Печерского монастыря”, — писал П. В. Владимиров в 1901 г. (Владимиров П.В. Древняя русская литература Киевского периода XI—XIII веков. Киев, 1901. С. 190). “Несомненно, что Житие Феодосия имеет значительные литературные достоинства<...>; хороший язык (т. е. хорошо выдержанный церковнославянский стиль), толковое и по местам занимательное изложение, сравнительно немного того “добрословия” и “плетения словес”, которое так претит при чтении позднейших житий, — это всё дает нашему Житию выдающееся место в ряду однородных произведений”, — заметил Д. И. Абрамович (Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике. СПб., 1902. С. VII—VIII). “Сила и авторитет литературной традиции в творчестве Нестора значительны; но он умеет и чужое пересказать по-своему ярко, живо, с новыми художественными деталями. <...> Нестор был писатель не только начитанный; он умел критически пользоваться своими литературными источниками, сочетая их с устными преданиями и легендами. Он строил крупные целостные композиции, сочетая занимательность с нравоучительными задачами” (Бугославский С.А. Жития // История русской литературы. Т. I. Ч. 1. М.; Л., 1941. С. 331). По характеристике И. П. Еремина, Житие Феодосия — “наглядный показатель высокого уровня, которого художественная повествовательная проза древней Руси достигла уже во второй половине XI в.” (Еремин И.П. К характеристике Нестора как писателя // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. Т. XVII. М.; Л., 1961. С. 63).

Эти утверждения (разделяемые, впрочем, не всеми учеными) по-своему парадоксальны. Мастерство Нестора бесспорно, однако не раскрыто сколь бы то ни было полно никем из ученых, исследовавших поэтику ЖФ. В качестве индивидуальных черт и достоинств ЖФ обычно назывались детальность и предметность описаний и нетрадиционная психологическая характеристика матери Феодосия, не соответствующей житийному трафарету благочестивой и праведной родительницы святого. (Ср., например: Бугославский С.А. Жития. С. 329—331; Еремин И.П. К характеристике Нестора как писателя. С. 54—63; Адрианова-Перетц В.П. Задачи изучения “агиографического стиля” Древней Руси // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР. Т. XX. М.; Л., 1964. С. 46—51. Ср. также: Fennell J., Stokes A. Early Russian Literature. London, 1974. P. 33.) Не касаясь справедливости всех предложенных наблюдений, нужно заметить, что они не объясняют в полной мере высоких оценок ЖФ и не касаются структуры памятника в целом (неожиданный образ матери Феодосия и тщательно выписанный бытовой фон - всё-таки второстепенные элементы этого текста). Можно, впрочем, заметить, что насыщенность бытовой, предметной конкретикой — общая черта ЖФ и переводных византийских житий, на которые ориентировался Нестор (в частности, Жития Саввы Освященного, написанного Кириллом Скифопольским). Бесспорна нетрадиционность изображения матери Феодосия; однако едва ли оправданно мнение И.П. Еремина, что “мать Феодосия — человек, как все. Поступки ее, даже взрывы неукротимой ярости, всегда вызываются ходом событий и не таят в себе ничего противоречащего человеческой природе” (Еремин И.П. К характеристике Нестора как писателя. С. 58). Такой вывод объясняется несовпадением исследовательской трактовки и установки агиографа. Для составителя ЖФ поступки матери святого имеют сверхреальную мотивировку: мать Феодосия препятствует сыну удалиться от мира, понуждаемая дьяволом; одновременно, не дав сыну уйти с паломниками в Святую Землю, она участвует в исполнении божественного Промысла, который предназначал Феодосию остаться в Русской земле (ср.: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. М., 1995. С. 667—674). Неоправданно предположение И. П. Еремина о мотивах, заставивших мать Феодосия постричься в монахини: конечно, это решение объясняется не “земной любовью к сыну” (Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Изд. 2-ое, доп. Л., 1987. С. 31), а обращением к Богу, в котором ей помог Феодосий.

Предложенные сравнительно недавно исследования ЖФ также ограничиваются анализом лишь отдельных приемов или фрагментов произведения Нестора. Так, Й. Бёртнес, настаивая на жесткой структурированности ЖФ, показал лишь симметричность расположения основных мотивов (молитвы к Богу, самохарактеристики Нестора, прославления Руси, формулы самоуничижения агиографа, второй молитвы) во вступлении и сходство вступления с заключением в тексте Нестора; Й. Бёртнес также указал на некоторые семантические связи вступления, заключения и повествовательной части ЖФ (Börtnes J. Frame Tecnique in Nestor’s Life of St. Theodosius // Scando-Slavica. 1967. T. XIII. P. 5—16). Е. В. Душечкина подробно проанализировала принципы изображения Феодосия, позицию (прежде всего пространственную) повествователя и рассказчиков-очевидцев по отношению к святому, показав значимость для Нестора дистанции между повествователем и Феодосием, внутренний мир которого остается для Нестора закрытым; в последнем случае исследовательница развивает наблюдения И. П. Еремина (Душечкина Е.В. Нестор в работе над Житием Феодосия: Опыт прочтения текста // Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 266 (Труды по русской и славянской филологии. Т. 18. Литературоведение). Тарту, 1971. С. 4—15). Глубокие замечания об особенностях структуры текста ЖФ были высказаны недавно в большой работе В. Н. Топорова “Труженичество во Христе (творческое собирание души и духовное трезвение). Преподобный Феодосий Печерский и его “Житие”” (Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. 601—870). Однако автор уделил, вслед за Г. П. Федотовым (Преподобный Феодосий Печерский // Федотов Г.П. Святые Древней Руси (1931). М., 1990. С. 52—66 (первое изд.: Париж, 1931)), преимущественное внимание анализу своеобразия святости Феодосия и воссозданию его духовного портрета, во многом отказавшись от строго научного анализа текста ЖФ (что и позволило сделать проницательные выводы о святости и личности печерского игумена).

Неоспоримы признаваемые всеми исследователями соответствие ЖФ (за малыми исключениями, к числу которых обычно относят прежде всего образ матери Феодосия) агиографическому канону и ориентация Нестора на переводные греческие жития и патериковые рассказы. Сам Нестор в ЖФ сравнивает Феодосия с Антонием Великим и ссылается на Житие Саввы Освященного, составленное Кириллом Скифопольским. Заимствования и параллели из переводных греческих житий и патериков установлены и приведены в работах А.А. Шахматова и Д.И. Абрамовича (Шахматов А.А. Несколько слов о Несторовом житии Феодосия // Сборник Отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. Т. 64. Кн. 1. СПб., 1896. С. 46—65; Абрамович Д.И. К вопросу об источниках Несторова жития Феодосия Печерского // Известия Отделения русского языка м словесности императорской Академии наук. 1898. Т. III. Кн. 1. С. 243—246. Наиболее полный перечень параллелей из этих текстов с пространными цитатами содержится в работе: Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике. С. 142—175. См. также: Бугославский С.А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преподобного Нестора // Известия Отделения русского языка м словесности императорской Академии наук. Т. XIX. Кн. 1. 1914. С. 148—153).

Для древнерусской словесности характерны традиционность, подчинение автора определенным литературным канонам. Однако следование житийному канону в таком высокохудожественном произведении, как ЖФ, должно быть творческим: в равной мере и обращение Нестора к греческой агиографии должно проявляться не в простых заимствованиях, но в переосмыслении включаемых в ЖФ фрагментов из житий-образцов. Между тем, своеобразие поэтики ЖФ в целом раскрыто совершенно недостаточно: не проанализирована структура ЖФ как единого текста, не истолкованы параллели с греческими житиями.

Прежде всего, правомерность ряда параллелей вызывает сомнения. Так, рассказ из “Лавсаика” Палладия о Макарии Египетском, раздавившем укусившего его комара и в наказание за мстительность обрекшем свое тело на поедание комарам, имеет мало общего с эпизодом ЖФ, в котором Феодосий обнажает свое тело, обрекая на укусы комаров (параллель приведена в работе: Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике... . С. 156—157). Мотивировка деяний Макария и Феодосия различна. В данном случае можно скорее говорить о подражании Феодосия аскетической практике Макария, нежели о заимствовании, совершенном Нестором (ср.: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 824, прим. 107). Страшные видения бесов, искушающих Антония Великого, лишь отдаленно похожи на бесовские докучания Феодосию (параллель приведена в указанной работе Д. И. Абрамовича, с. 157—158); совпадают такие мотивы, как сотрясение стен кельи и шум, издаваемый нечистыми духами, но бесы не предстают Феодосию в пугающем, безобразном виде и не выдают себя за благие силы, не понуждают Феодосия к отречению от Христа и к поклонению Сатане.

К некоторым эпизодам ЖФ, напротив, могут быть приведены дополнительные параллели, помимо указанных исследователями; это позволяет говорить, что ЖФ включает преимущественно не переклички с конкретными текстами, не заимствования в собственном смысле слова, но топосы - «общие места», характерные для агиографии как жанра. Так, мотив быстрого постижения грамоты сближает Феодосия не только с Евфимием Великим (ср. параллель в указанной работе Д. И. Абрамовича, с. 150), Житие которого, как и Житие Саввы Освященного, составил Кирилл Скифопольский, но и, например, с Житием Иоанна Златоуста: “ти остръ умъ имыи отрок, въ мале годе и той (учение) извыче, бяше бо зело любя учение” (“Житие святаго Иоанна Златауста. <...> Сказание Георгиа архиепископа Александрьскаго, о житии святаго Иоанна Златаустаго, архиепископа Конъстянътина града” // Великие минеи четии. Ноябрь, дни 13—15. СПб., 1899. Стб. 901).

Отличия описаний событий в ЖФ от аналогичных фрагментов переводных греческих житий и патериков почти не привлекали внимания исследователей. Исключение — слово 39-ое “Синайского патерика” о патриархе Феодоте и его клирике (Синайский патерик. М., 1967. С. 76—77), внешне напоминающее известный эпизод с Феодосием, уступившем место в телеге вознице. И. П. Еремин указал на различное развертывание мотива “смирение иерарха перед слугою” в этих двух произведениях (Еремин И.П. К характеристике Нестора как писателя. С. 60—61).

Традиционалистский характер древнерусской словесности, доминирование канона над индивидуальным началом заставляют предполагать, что своеобразие древнерусских текстов проявляется в первую очередь не в нарушении правил, диктуемых каноном, но в варьировании элементов в рамках канона. Семантика жанра преподобнического жития, к которому принадлежит ЖФ, в главном неизменна, устойчива (святость святого, путь святого к Богу), а индивидуальное начало текста проявляется преимущественно не в плане содержания, а в плане выражения. Одно и то же содержание передается с помощью различных кодов. Помимо событийного ряда, это надстраивающиеся над ним символико-метафорические ряды, придающие тексту дополнительную целостность и упорядоченность. В роли элементов, придающих тексту дополнительную упорядоченность и новые смыслы, могут выступать и библейские цитаты, выполняющие функцию “тематических ключей” (“thematic clues”). Это понятие было впервые предложено итальянским славистом Р. Пиккио (Picchio R. The Function of Biblical Thematic Clues in the Literary Code of Slavia Orthodoxa // Slavica Hierosolymitana. 1977. Vol. I. P. 1—31).

Применение по отношению к древнерусской словесности (в том числе и к агиографии) понятия “заимствование” является не вполне корректным. В литературе Нового времени наиболее распространенный случай заимствования — это цитата. Цитата — своеобразный знак знака: она указывает не только на свой денотат (т. е. на себя саму в исходном тексте), но и отсылает к своему исходному контексту, подключая его смыслы к новому, “цитирующему” тексту. Цитата указывает на свое место в цитируемом тексте, является его знаком (Ср. определение цитаты в статье: З. Г. Минц. Функция реминисценции в поэтике А.Блока // Труды по знаковым системам. Вып. VI. Тарту, 1973.). В древнерусской словесности текстуальные заимствования далеко не всегда выступают в роли цитаты, отрываясь от исконного контекста и превращаясь в топос. Так, именование Феодосия Печерского — “по истине земльныи ангелъ и небесныи человекъ” (Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971. С. 88; далее ЖФ цитируется по списку в этом издании, страницы указываются в тексте) — как известно, восходит к переводному Житию Саввы Освященного, написанному Кириллом Скифопольским. Кирилл Скифопольский называет Савву: “земный аггелъ и небесный человекь Сава” (“Житие святаго отьца нашего и наставника пустыннаго Савы Освященнаго. Списано бысть Кирилом монахом” // Великие минеи четии. Декабрь, дни 1—5. М., 1901. Стб. 515). Но в ЖФ это определение функционирует скорее не как цитата (отсылка к Житию Саввы), но как оторвавшаяся от своего контекста клишированная формула. Эта же агиографическая формула встречается в другом житийном тексте, созданном примерно в одно время с ЖФ, — в “Сказании о Борисе и Глебе”: “вы убо небесьная чловека еста, земльная ангела” (Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Приготовил к печати Д.И. Абрамович [Памятники древнерусской литературы. Вып. 2]. Пг., 1916. С. 49—50).

Не являются цитатами и бесспорно установленные для ЖФ переклички с Житием Саввы Освященного и с Житием Евфимия Великого. Наречение имени Феодосию священником и акцентирование Нестором семантики имени святого в греческом языке — “данный Богу” (“прозвутеръ же видевъ детища и сердьчьныма очима прозьря еже о немь, яко хощеть из млада Богу дати ся, Феодосиемь того нарицають” — с. 73) соответствует обыгрыванию имени “Евфимий” (от греч. euthymia - “утешение”) в Житии Евфимия. При этом и Нестор, и Кирилл Скифопольский подчеркивают смысл монашеских имен Феодосия и Евфимия, рассказывая о рождении святых, хотя они при крещении были названы другими, мирскими именами (ср.: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 798—799, прим. 7). Мотив “не пекитесь о завтрашнем”, восходящий к евангельскому речению Христа (Мф. 6; 34) объединяет ЖФ с обеими агиобиографиями, написанными Кириллом Скифопольским (Феодосий, Савва и Евфимий велят инокам при недостаче пищи не заботиться о ней, положившись на помощь Бога); детально сходны описание смерти Евфимия и Феодосия: оба заранее знают час своей кончины, толпа народа, сошедшаяся к монастырю, мешает погребению, пока ее не разгоняют или она не расходится. (Ср. указание на эти параллели в работе Д. И. Абрамовича: Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике... . С. 167, 173.)

Однако эти параллели не являются ни цитатами, ни заимствованиями в собственном смысле слова. Прежде всего, общий для ЖФ и Житий Евфимия и Саввы мотив недостачи пищи и увещевание святого на заботиться о земном встречаются и в других агиобиографиях. Кроме того, соотнесение этих совпадающих эпизодов ЖФ и житий, составленных Кириллом Скифопольским, практически не порождает нового “сверхсмысла”, который возникает при цитировании. Перед нами не цитирование, а совпадение проявлений святости, хотя генетически указанные фрагменты ЖФ восходят к житиям палестинских святых, написанным Кириллом. Можно напомнить в этой связи предложение американского исследователя Н. Ингэма использовать при анализе воздействия одних агиографических памятников на другие не слово “заимствование”, а слово “преемственность” (continuity) (Ingham N.W. The Martyred Prince and the Question of Slavic Cultural Continuity in the Early Middle Ages // Medieval Russian Culture. Ed. by H. Birnbaum and M. S. Flier (California Slavic Studies. Vol. 12). Berkeley; Los Angeles, 1984. P. 31—53).

Функция параллелей и перекличек ЖФ с греческими агиобиографиями не цитатная; весь текст Нестора благодаря этим параллелям соотносится с греческими житиями как едиными текстами. При этом переклички с Житиями Саввы Освященного и Евфимия Великого, которые бесспорно знал Нестор, могут восприниматься как отсылки и к другим переводным греческим агиобиографиям, содержащим аналогичные эпизоды. Греческая агиография функционирует в ЖФ как образец, к которому стремится приблизиться Нестор (а святые подвижники, описанные в этих житиях, являются образцами для самого Феодосия). Одновременно греческие жития образуют фон, оттеняющий своеобразие ЖФ и духовного пути Феодосия. На фоне парадигмы преподобнического жития, заданной, в частности житиями Саввы Освященного и Евфимия Великого, отчетливее вырисовывается путь к Богу Феодосия как сходный и иной путь. Роль своеобразного фона по отношению к ЖФ играет и греческая агиография в целом. При этом не столь важен вопрос о знании Нестором того или иного конкретного жития (тем более что парадигма пути святого в различных житиях часто сходна). Важнее другое: читатели ЖФ естественно и неизбежно воспринимали повествование о печерском игумене в сравнении с агиобиографиями великих греческих святых. ЖФ может соотноситься с неограниченным кругом агиобиографий, посвященных святым одного с Феодосием чина — преподобным. Однако Феодосий для Нестора — не только печерский игумен, но и основатель русского монашества: “Вящии прьвыхъ отець яви ся житиемь бо подражая святааго и пьрвааго начальника чьрньчьскууму образу: великааго меню Антония <...>. Сего же Христоcъ въ последьниимь роде семь такого себе съдельника показа и пастуха инокыимъ” (с. 72). Поэтому для Нестора естественны прежде всего параллель “Феодосий — Антоний Великий” (Антоний - основатель египетского монашества и иночества в целом) и параллели “Феодосий — Евфимий Великий” и “Феодосий — Савва Освященный” (Евфимий и Савва — основатели палестинского общежительного монашества, идеал которого был усвоен Феодосием).

Г.П. Федотов подчеркнул отличие Феодосиева идеала общежительного монашества и заботы о христианизации “мира” от отшельничества и крайней аскезы Антония (Федотов Г.П. Святые Древней Руси. С. 55, 57). В.Н. Топоров предполагает, что уподобление Феодосия Антонию Великому как бы скрывает под собою другую параллель: “Антоний Печерский — Антоний Великий” (Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 799, прим. 7). Действительно, тяготевший к отшельничеству Антоний Печерский ближе к египетскому аскету, нежели приверженец общежительства Феодосий. Но для Нестора-автора ЖФ важно само указание на преемственность Феодосия-основателя русского монашества (по версии ЖФ) по отношению к прославленному святому — Антонию Великому, а не реальная близость Феодосиева идеала к монашеской практике Антония.

Житие Антония Великого, написанное Афанасием Александрийским, рисует иной, нежели ЖФ, путь к Богу. Движение Феодосия, странствие в мире заканчивается с приходом в пещеру Антония. Феодосий-монах по-своему ближе к миру, чем Феодосий-мирянин: в мирской жизни общение святого с людьми ограничивается матерью, “властелином” города Курска и священником, у которого некоторое время Феодосий обитает. Феодосий — монах и игумен наставляет и помогает неизмеримо большему числу мирян: обретя божественную помощь и благодать, Феодосий возвращается в “мир”, чтобы приблизить его к Богу. Иной случай рисует Афанасий Александрийский в Житии Антония Великого: Антоний — вечный беглец от “мира”. Он неоднократно меняет место своего отшельничества, всё более и более удаляясь от людей. Его кратковременный выход в “мир” связан с экстраординарной ситуацией — необходимостью защитить христианское вероучение от арианской ереси. Назидания Антония связаны с его исключительным визионерством, со способностью знать тайны жизни и видеть искусительную силу дьявола. Житие Антония обнаруживает и некоторые общие мотивы с ЖФ. Антония, как и Феодосия, обращают к Богу евангельские слова, которые они слышат в церкви. Конечно, это агиографический топос, но наличие этого эпизода и в ЖФ, и в Житии Антония всё же выделяет Житие Антония среди греческих агиобиографий, соотнесенных с произведением Нестора. Житие Антония сближает с ЖФ также мотив добровольной готовности святого на мученическую жертву: Антоний в период гонения на христиан при императоре Максимине приходит в Александрию, чтобы принять смерть за Христа; Феодосий “многашьды въ нощи въстая и отаи вьсехъ исхожааше къ жидомъ и техъ еже о Христе препирая, коря же и досажая темъ и яко отметьникы и безаконьникы техъ нарицяя. Жьдаше бо, еже о Христове исповедании убиенъ быти” (с. 119). Перекликаются в ЖФ и в Житии Антония описание прихода Феодосия в Киев и рассказ о странствии Антония во “внутреннюю пустыню”. И Антоний, и Феодосий не знают дороги к месту, куда должны направиться (Печерский монастырь и оазис в пустыне станут местом, где будут подвизаться оставшуюся жизнь и египетский отшельник, и русский инок). Антонию велел идти во “внутреннюю пустыню” божественный голос. “На вопрос же Антония: “кто укажет мне путь, потому что неизвестен мне он?” — голос немедленно указал ему сарацин, которым надлежало идти этим путем. Антоний, подойдя к ним, стал просить позволения идти с ними в пустыню. Сарацины, как бы по велению Промысла, охотно приняли его. Три дня и три ночи проведя с ними в пути, он приходит на одну весьма высокую гору” (цитирую текст Жития в русском переводе (“Житие преподобного отца нашего Антония, описанное святителем Афанасием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах”) по изд.: Святитель Афанасий Великий. Творения: В 4-х т. Т. III. М., 1994. С. 219 [репринт изд.: Творения, иже во святых отца нашего Афанасия Великого, архиепископа Александрийского. Изд. 2-ое, испр. и доп. Ч. 3. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1903]). Феодосию невольно помогают в пути купцы, за которыми он тайно идет в Киев. Путь русского святого и легче, и труднее путешествия Антония: Феодосию нет нужды бояться иноплеменников и иноверцев, но он опасается собственной матери, которая может нагнать юношу и вернуть домой; странствие Антония длится три дня, путешествие Феодосия — три недели (число в обоих случаях обладает символическими коннотациями): “И тако устрьми ся къ Кыеву городу, бе бо слышалъ о манастырихъ ту сущиихъ. Не ведыи же пути, моляше ся Богу, да бы обрелъ съпутьникы направляюща и на путь желания. И се по приключаю Божию беша идуще путьмь те купьци на возехъ съ бремены тяжькы. Уведевъ же я блаженыи яко въ тъ же градъ идуть, прослави Бога. И идяшеть въ следъ ихъ издалеча, не являя ся имъ. И онемъ же ставъшемъ на нощьнемь становищи, блаженыи же не доида, яко и зьреимо ихъ, ту же опочивааше, единому Богу съблюдающю и. И тако идыи трьми неделями, доиде преже реченааго” (с. 79).

Несходство ЖФ и Жития Антония не менее значимо, чем близость: два произведения реализуют различные парадигмы, несхожие и сходные пути к Богу. Более тесно связано ЖФ с житиями Саввы Освященного и Евфимия Великого. Эта связь скрыто указана Нестором уже во вступлении к ЖФ. Древнерусский агиограф в ЖФ сообщает о себе как об авторе двух житий — “Чтения о Борисе и Глебе” и самого ЖФ: “Благодарю тя, Владыко мои, <...> яко съподобилъ мя еси недостоинааго съповедателя быти святыимъ Твоимъ въгодникомъ. Се бо испьрва писавъшю ми о житие и о погублении и о чюдесьхъ святою и блаженою страстотрьпцю Бориса и Глеба, понудихъ ся и на другое исповедание приити<...>“ (с. 71). Также и Кирилл Скифопольский во вступлении к Житию Саввы Освященного говорит о себе как об авторе их житий (при этом Житие Саввы названо, как и повествование о Феодосии в ЖФ вторым, после Жития Евфимия): “”Благословен Богъ и отець Господа нашего Иисуса Христа, възустивый васъ о благонравии соверъшеннемъ, повелети моему художеству, въписавше послати богоугоднаа жития древле бывшея нашею отьцю Еуфимиа и блаженнаго Савы, иже и мне, окаанъному, по неизъглаголанъному его милосердию словесную кормлю подавъ во отверзение устъ моихъ<...>“ (Великие минеи четии. Декабрь, дни 1—5. М., 1901. Стб. 444). Таким образом, и Нестор, и Кирилл представляют себя как авторы двух житий, причем более поздние сочинения — ЖФ и Житие Саввы — связывают не только эти аналогичные указания, но и прямая отсылка к Житию Саввы, встречающаяся в рассказе о “световом” чуде над Печерским монастырем. Именно соответствием ЖФ и Жития Саввы как более поздних произведений Нестора и Кирилла объясняется, возможно, эта отсылка именно к Житию Саввы (а не к Житию Евфимия Великого, содержащему больше параллелей с ЖФ, чем Житие Саввы Освященного). И Нестор, и Кирилл прибегают к традиционным для житийного жанра “формулам самоуничижения”, но в отличие от ЖФ, в котором “неразумие” и “грубость” автора неизменно противопоставлены мудрости Феодосия, в Житии Саввы Освященного отмеченные во вступлении “грубость” и “невежество” Кирилла преодолены чудом, которое дарует автору Жития высшую мудрость: Кириллу являются Савва с Евфимием, и Евфимий по просьбе Саввы “кыстцей” из “корчажца” трижды омочил уста Кирилла, который после этого обрел дар книжной мудрости. У Нестора граница между агиографом и святым остается непреодоленной (Нестор вообще более склонен подчеркивать дистанцию между собою и Феодосием).

Исследователи неоднократно указывали на сходство рассказа ЖФ о приходе Феодосия к Антонию и повествования Жития Саввы Освященного о приходе Саввы в монастырь Евфимия: и Антоний, и Евфимий отказываются постричь пришедших в монахи (см., например: Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике. С. 151; Федотов Г.П. Святые Древней Руси. С. 54—55). Однако сходство это чисто внешнее: Евфимий отказывает Савве, веля ему идти в другую обитель к игумену Феоктисту, и Савва с радостью исполняет его повеление. Отказ Евфимия имеет промыслительное значение: “Се же убо не беc смотрения творяше великый Еуфимий, но прозрачныма очима прозря всемь Палестиньскыимъ ошелцемъ архиманъдриту быти ему, не токмо же се, но и великую и славную лавру, вящьшую всехъ Палестиньскых лавръ, собрати хотяща<...>“ (Великие минеи четии. Декабрь, дни 1—5. Стб. 453). Но и монастырь, где он был пострижен, Савва покидает спустя какое-то время, ибо в нем не соблюдался устав. В ЖФ Антоний отказывает Феодосию, желая лишь испытать твердость его решения. Старец “прозорчьныма очима прозря, яко тъ хотяше възградити самъ место тъ и манастырь славьнъ сътворити на събьрание множьству чьрньць” (с. 80). Феодосий после решения стать монахом в Киеве интимно связан с Печерской обителью, и его приход к Антонию не случаен. Вообще, всё, что происходит с Феодосием вслед за решением уйти в Киев, глубоко не случайно, провиденциально в ЖФ; случайное, неверные решения (прежде всего, желание удалиться в Святую Землю) остались в прошлом. Встреча с Антонием — переломное событие в жизни Феодосия, не менее значимое, чем его крещение и наречение имени. Оба эпизода в ЖФ сближает мотив прозревания святости, богоизбранности Феодосия: божественный промысел о Феодосии сначала открывается крестившему его пресвитеру, затем — Антонию.

В ЖФ перекликается с Житием Саввы мотив вмешательства родственников, желающих вернуть святого в мир: в ЖФ это мать святого, в Житии Саввы — родители. Сходны в двух произведениях и эпизоды, рассказывающие о тайных молитвах и подвигах святых вне обители. Общими для двух житий также являются и рассказы о чудесной помощи обителям Саввы и Феодосия Печерского в получении недостающей пищи, и забота о мире, о нищих и страждущих (Савва просит царя об облегчении бремени, наложенного на жителей Иерусалима, Феодосий заступается за обижаемую судьей женщину и т.д.).

Прямая отсылка к Житию Саввы содержится в рассказе ЖФ о чудесном видении Феодосия. Некий христолюбец видит ночью “светъ <...> пречюденъ тъкъмо надъ манастырьмь блаженааго. И се яко възьревъ, виде преподобьнааго Феодосия въ свете томь посреде манастыря предъ церковию стояща, руце же на небо въздевъшю и молитву к Богу прилежьно творяща. <...> И се ино чюдо явльше ся тому: пламень великъ зело, от вьрьха церковьнааго ишьдъ и акы комара сътворивъ ся, преиде на другыи хълъмъ и ту темь коньцьмь ста. <...> И се же пакы подобьно есть рещи, еже яко пишеть ся таково о святемь и велицемь Саве. Се бо въ едину нощь тако же тому шьдъшю ис келия своея и молящю ся и, се показа ся тому стълъпъ огньнъ до небесе сущь. Таче по томь, яко же дошьдъ места того, и обрете въ немь пещеру. И ту тако въ мало дьнии сътвори манастырь славньнъ. Тако же и сьде разумевати есть Богу назнаменавъшю место то, еже яко видети есть манастырь славьнъ на месте томь <...>“ (с. 117—118). Однако “огненное чудо” в Житии Саввы отличается от видении некоего боголюбца в ЖФ. Нестор последовательно ведет повествование с пространственной и психологической точки зрения других, но не самого Феодосия; Нестор описывает созерцание чуда не самим святым, но “посторонним”. Кирилл Скифопольский, напротив, изображает видение огненного столпа с пространственной и психологической точки зрения Саввы. Кроме того, в Житии Саввы Освященного чудо, вопреки сообщению Нестора, — не божественное знамение-указание святого места, где будет основан монастырь: ко времени чудесного явления обитель уже была отстроена, и огонь появился между двумя церквями. В ЖФ чудо в большей мере обладает функцией знамения-свидетельства о месте, где Бог велит воздвигнуть храм: новая Печерская церковь была заложена именно там, где было указано высшей волей.

Житие Саввы и ЖФ различаются по характеру чудотворения Саввы и Феодосия: и палестинский, и русский игумены изгоняют бесов, но Савва также и превращает оцет (уксус) в вино, открывает в пустыне водный источник, повелевает диким животным (львам). Феодосий в большей мере, нежели Савва, — созерцатель, а не творитель чудес: большинство чудес в ЖФ — это умножение или обретение пищи в монастыре, совершаемое Богом, но не самим Феодосием. На фоне Жития Саввы более очевидна “потаенность” святости Феодосия (все чудеса — кроме изгнания бесов, — совершаемые самим Феодосием, в ЖФ — посмертные).

ЖФ сближает с Житием Саввы Освященного чудесный мотив — пение, богослужение, совершаемое небесными силами в затворенной церкви. Но прежде всего ЖФ и Житие Саввы объединяют парность и троичность центральных “персонажей”. У Кирилла Скифопольского Савва выступает в паре то с Евфимием Великим, то с Федосием Киновиархом, при этом Кирилл особенно подчеркивает взаимную любовь Саввы и Феодосия Киновиарха. Имя в средневековой культуре, и в частности, в агиографическом тексте, не конвенционально, символично; символично и провиденциально и совпадение имен двух святых. Любовь Саввы и Феодосия Киновиарха как бы прообразует духовную близость Саввы и его последователя — Феодосия Печерского. Феодосий также выступает в ЖФ в паре то с Никоном (взаимная любовь Никона и Феодосия подчеркнута Нестором), то — видимо, вопреки историческим реалиям — с Антонием. (О существенных различиях двух монашеских идеалов — “Антониева” и “Феодосиева” и о вероятном существовании в Печерском монастыре XI в. двух традиций, одна из которых связывала создание обители с Антонием, а другая — с Феодосием, см.: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 674—681, 757—768 и прим.; здесь же — литература вопроса.) Все три подвижника также упоминаются в одном общем контексте: “И бе видети светила три суща въ пещере разгоняща тьму бесовьскую молитвою и алканиемь. Меню же преподобнааго Антония и блаженааго Феодосия и великааго Никона. Си беша въ пещере моляще Бога, и Богъ же бе съ ними: иде бо, рече, 2 или трие съвъкуплени въ имя мое, ту есмь посреди ихъ” (с. 83).

В сравнении с палестинскими обителями Жития Саввы описанный в ЖФ Киево-Печерский монастырь исполнен преизбыточествующей святости: три великих палестинских подвижника пребывают в разных монастырях, троица русских иноков — в одном, при этом их связывает преемственность: Антоний основывает обитель, Феодосий ее обустраивает, Никон спустя время после кончины Феодосия также возглавит монастырь. Феодосий одновременно и сопоставлен с Никоном и с Антонием, и противопоставлен им по признаку неизменного пребывания в Печерском монастыре: и Антоний, и Никон на какой-то срок покидают монастырь, и лишь Феодосий неизменно остается его насельником.

Помимо уподобления прославленным греческим святым — Антонию Великому и Савве Освященному, Феодосий в тексте ЖФ, включенном в Киево-Печерский патерик, сопоставляется также с тезоименитым ему палестинским подвижником, другом Саввы Феодосием Киновиархом: “близьствене еже своему тезоименитому Феодосию Ерусалимскому архимандриту: сбысть бо ся и о сем. Сиа бо оба равно подвижно поживше и послужиста владычици Богоматере, равно и възмездие от тоя рожшагося въсприимше и о нас молятся непрестанно къ Господу, о чадех своих” (Абрамович Д.И. Киево-Печерський патерик: Вступ. Текст. Примiтки. Киïв, 1930. С. 21).

Параллелей ЖФ с Житием Феодосия Киновиарха не столь много. Феодосий Печерский благодаря огненному чуду определяет место для строительства нового храма. Феодосий Киновиарх находит место для своего монастыря, обходя пустынные места с кадилом, в которое вложены погасшие угли; место, где разгораются угли в кадиле, опознается им как святое и истинно угодное Богу. Святость и предназначение Феодосия прозревают крестивший его священник и Антоний Печерский. Богоизбранность Феодосия Киновиарха открывается святому Симеону Столпнику, издалека приветствующему юношу словами: “Человече Божий, Феодосие” и прорекающему ему великое пастырское служение (Житие и бытие святаго и преподобнаго отьца нашего Феодосиа, архимандрита всея пустыня, яже под святымъ Христа Бога нашего градомъ. Списано от преподобнаго Феодора, епископа Петрьскаго, бывшу того ученику // Великие минеи четии. Январь. Тетрадь 1, дни 1—6— 11. М., 1910. Стб. 569). Феодосий Печерский обличает неправду князя Изяслава, изгнавшего брата. Феодосий Киновиарх наставляет царя Анастасия, уклонившегося в ересь, истинам христианской веры. Обоих святых отличают акцентированный кенозис, самоуничижение в подражание Христу. Оба заранее знают о часе своей смерти. Однако значительнее не совпадение, а различие ЖФ и Жития Феодосия Киновиарха: Феодосий Печерский в отрочестве пытался уйти в Святую Землю, но не преуспел в этом, ибо Бог предназначал ему стать великим подвижником в Русской земле. Промыслительное значение неудачи Феодосия Печерского, которому воспрепятствовала уйти в Палестину мать, подчеркнуто и в ЖФ., и в службе печерскому игумену: “Видети въжеле Гробъ Господень, но свыше бысть возбраненъ Божиимь смотреньем”. (Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Вторая половина тома. М., 1997 [репринт изд.: М., 1904]. С. 514).

Феодосий Киновиарх, “помысливъ ити во Иерусалимъ<...>“ (Великие минеи четии. Январь. Тетрадь 1, дни 1—6—11. Стб. 568), преуспел в своем намерении. Соотнесение ЖФ и Жития Феодосия Киновиарха рождает дополнительный смысл: Феодосий Печерский — это как бы Феодосий Киновиарх, но совершающий подобное иерусалимскому святому в Русской земле; Печерский игумен — это русский Феодосий Киновиарх, предназначенный именно для устроения монашества на Руси.

Соотнесенность ЖФ с Житиями Антония Великого, Саввы Освященного, Евфимия Великого, Феодосия Киновиарха объясняется сходством Феодосия Печерского и этих святых: все они представлены в житиях как основатели монашества (Феодосий Печерский на Руси, Антоний — в Египте, Савва, Евфимий и Феодосий Киновиарх — в Палестине).

Литературный фон и духовный контекст ЖФ образует также и Житие Феодора Студита: Феодор — настоятель Студийского монастыря и составитель его устава, а именно Студийский устав был введен Феодосием в Печерском монастыре. Кроме того, имена Феодосия и Феодора семантически почти тождественны.

Общих мотивов в ЖФ и Житии Феодора Студита не столь много, и они по существу являются топосами. Оба святых исключительно успешно постигают книжное учение; оба “начальники и учители” в своих монастырях. Но ЖФ и Житие Феодора Студита роднит также особое самоуничижение святых, вызванное стремлением уподобиться Христу. Феодор, как и Феодосий, помнит о Боге, принявшем облик раба, а потому и сам “въ рабий смиренный облечеся образ” (Житие и жизнь преподобнаго отца нашего исповедника Феодора игумена Студийскаго // ВМЧ. Ноябрь, дни 1—12. СПб., 1897. Стб. 365). В сходных словах объясняет матери свой самоуничиженный труд по приготовлению просфор Феодосий в ЖФ. (О мотиве кенозиса, самоуничижения в ЖФ. см. подробнее: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 681—742.)

В еще большей мере связывают ЖФ и Житие Феодора Студита видения, свидетельствующие о смерти святых. В переводном Житии Феодора Студита рассказывается о монахе Иларионе, которому было явлено видение души Феодора, встречаемой ангельскими чинами. В ЖФ рассказывается о том, как князь Святослав увидел огненный столп над монастырем и понял, что это видение означает смерть Феодосия. Через соотнесенность ЖФ и Жития Феодора Студита Феодосий предсает как русский Феодор Студит.

Исследователи неоднократно указывали на сходство эпизода ЖФ, рассказывающего о приходе матери к Феодосию, и Жития Симеона Столпника: и Феодосий, и Симеон отказываются встретиться со своими матерями (Абрамович Д.И.. Исследование о Киево-Печерском патерике... . С. 153; Федотов Г.П. Святые Древней Руси. С. 60). Однако, при внешнем сходстве, смысл этих эпизодов в ЖФ и в Житии Симеона Столпника различен. Мать Симеона, упав со стены ограды, умирает, и лишь улыбка мертвой во время молитвы Симеона о ее душе говорит о будущей встрече матери и сына в иной жизни (Великие минеи четии. Т. I. Сентябрь, дни 1—13. СПб., 1868. Стб. 12—13; русский пер. греческого Жития Симеона — Жизнь и деяния блаженного Симеона Столпника (пер. С.В. Поляковой) // Византийские легенды. Л., 1972. С. 28—29). Феодосий же, понуждаемый Антонием, выходит к матери и беседует с нею. Он убедил мать стать монахиней, обещая в этом случае видеться с нею. Симеон полностью изолирует себя от мира, он даже покидает монастырь, избрав столпнический подвиг. Феодосий же озабочен обращением матери к Богу и не лишает ее — при пострижении в монахини — встреч с сыном. Он не отгорожен от “мира”, он привносит в “мир” христианские начала.

Сопоставление ЖФ с переводными византийскими агиобиографиями показывает, что путь Феодосия к Богу несколько отличается от парадигм, воплощенных в греческих образцах Нестора; ЖФ само становится парадигмой для позднейшей древнерусской агиографии. В то же время ЖФ содержит почти полный набор элементов, характерных для житийного жанра как такового и сравнительно редко в полном объеме встречающихся в одном тексте. Феодосий — аскет; Феодосий — устроитель монашества; Феодосий — мудрец, одаренный книжным знанием; Феодосий — обличитель неправды “мира” (осуждение князя Святослава, изгнавшего старшего брата); Феодосий — защитник и проповедник христианства в спорах с иноверцами (прения с иудеями); Феодосий - заступник за обиженных; Феодосий — прозорливец: Феодосий — победитель бесов. Такие мотивы соотносят ЖФ с чрезвычайно широким кругом житий (так, обличение властителя роднит ЖФ с Житием Иоанна Златоуста-обличителя неправедной царицы Евдоксии). Эта особенность ЖФ не случайна. ЖФ — по-видимому, первая агиобиография первого русского преподобного. Феодосий для Нестора — не только основатель русского монашества, но и святой, равнодостойный всем великим греческим святым. И Нестор в ЖФ стремится изобразить святость Феодосия максимально полно, как выражение самых различных типов святости. ЖФ выступает как бы в роли словаря мотивов для всей последующей русской агиографии.

ЖФ отличает от переводных византийских житий, образующих его литературный и духовный контекст, значительно более жесткая структурированность. Ряд эпизодов в ЖФ соединен в триады и выражает символику Святой Троицы. Жизнь Феодосия связана с тремя городами — Василевым, Курском и Киевом, и пребывание в каждом из этих локусов имеет провиденциальный смысл (ср. о семантике и структуре пространства в ЖФ: Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. С. 625—638). Феодосий трижды пытается покинуть материнский дом, и только третья попытка оказывается успешной. Три события наиболее значимы в духовном пути святого к Богу: крещение и наречение имени, евангельские слова, которые Феодосий слышит в церкви, обращающие его мысль к монашескому служению, приход к Антонию и пострижение. Три посмертных чуда Феодосия описаны в ЖФ. Кроме истории прихода Феодосия в монастырь, в ЖФ рассказано еще о двух монахах — о Варлааме и Ефреме, — которые, как и Феодосий, вынуждены преодолеть сопротивление — запреты родственников и князя.

Центральное повествование — собственно жизнеописание Феодосия — четко разделяется на две основные части. Первая часть — это история прихода святого в пещеру преподобного Антония, обретение им места в мире, предназначенного Богом. Феодосий пытался уйти с паломниками в Святую Землю, но был насильственно возвращен матерью; затем он покинул родной дом и удалился в другой город к священнику, но был также понужден вернуться. И лишь третья попытка оказывается удачной — ибо она соответствует божественному замыслу о Феодосии. Он становится печерским монахом и основателем русского монашества. Нестор в ЖФ прямо подчеркивает провиденциальный смысл неудачной попытки Феодосия уйти в Святую Землю: “Благыи же Богъ не попусти ему отити отъ страны сея, его же и-щрева матерьня и пастуха быти въ стране сей богогласьныихъ овьць назнамена, да не пастуху убо отшьдъшю да опустееть пажить юже Богъ благослови, и тьрние и вълчьць въздрастеть на неи, и стадо разидеть ся” (С. 76). Число попыток, совершенных Феодосием (три), символично.

Устремленность святого в первой части ЖФ — от мира к Богу. При этом мир, в лице матери (а в конечном итоге — дьявола) препятствующий святому в его намерениях, одновременно враждебен Феодосию и неведомо для себя как бы благожелателен. Мать Феодосия, противящаяся уходу святого из дома, оказывается в ЖФ орудием в руках Господа. Переезд семьи Феодосия из Васильева в Курск удаляет святого от священного центра Русской земли — Киева (Курск расположен на значительно большем расстоянии от столицы) и от будущего Печерского монастыря, одним из основателей которого Феодосий станет. И в то же время неведомым образом, не в географическом, но в духовном пространстве, к Киеву приближает: именно в Курске придет к Феодосию мысль посвятить себя Богу, именно отсюда он отправится в “стольный град”.

Провиденциальный смысл переселения в Курск подчеркнут Нестором: “Бысть же родителема блаженаго преселити ся в инъ градъ Курьскъ нарицаемыи, князю тако повелевъшю, паче же реку — Богу сице изволивъшю <...>“ (с. 74).

Но хотя в первой части агиобиографии мир, в лице матери желающий отвратить Феодосия от его замысла, невольно исполняет божественный замысел, осуществление Феодосием своей третьей, угодной Богу, попытки ухода совершается также, как и прежние поступки, вопреки материнской воли. Таким образом, в первой части ЖФ, повествующей о святом до принятия им монашеского сана, Феодосий уходит из мирского пространства в сакральное, преодолевая препятствия. В ЖФ этот мотив преодоления препятствий утроен не только в повествовании о самом Феодосии, но и в рассказах о Ефреме и Варлааме — первый постригается в монахи вопреки воле князя, второй — вопреки воле отца. Во второй части ЖФ Феодосий, напротив, неоднократно исходит в мир, чтобы обратить живущих в нем к Богу и восстановить попранные благочестие и правду. Таковы прения с иудеями, ради обличения веры которых он по ночам выходит из монастыря. Эти “выходы” из обители напоминают попытки Феодосия покинуть родной дом: действие также происходит ночью, противление воле матери грозит Феодосию побоями, споря с иудеями, он ожидает от них смерти. В то же время три ухода из дома контрастируют с прениями, так как противоположно направлены — в первом случае это бегство из мира, во втором — выход в мир (но по существу — увещевание живущих в миру). Покидает Феодосий монастырь и ради наставительных бесед с князьями Изяславом и Святославом; Святослава он укоряет за изгнание брата и за любовь к игрищам.

Помимо, так сказать, “физических” выходов Феодосия из обители, в ЖФ есть и “выходы” символические. Из монастыря в мир исходят слова Феодосия: послания Святославу, просьба к судье поступить по справедливости с притесняемой женщиной.

Границей между двумя частями ЖФ оказывается сцена прихода матери к Феодосию, когда она требует сына покинуть пещеру Антония. В этой “пороговой стиуации” духовного поединка сына и матери, монастыря и мира побеждает Феодосий. Он не возвращается в мир, мать же сама становится монахиней. В дальнейшем враждебные святому и Печерской обители люди, проникая в монастырь, не наносят ему урона, но приходят к покаянию и так оказываются побежденными. Это разбойники, о которых рассказывается в ЖФ.

Сам Феодосий в ЖФ не удаляется далеко из обители, ни разу не уходит в другие монастыри и земли. В этом он отличен не только от Антония и Никона, но и от Варлаама и Ефрема, пришедших в монастырь после Феодосия. Не случайно в финале ЖФ говорится о монастыре и об исключительном значении именно Феодосия в благоденствии обители: “И тако умножаше ся место то благодатию Божиею и молитвы ради святаго нашего Феодосия” (с. 133).

Первая и вторая части ЖФ соотносятся друг с другом и как сюжетная и а-сюжетная. Если у первой части есть единый сюжет — попытка Феодосия уйти из грешного мира и посвятить себя Богу — и есть два протагониста — сам Феодосий и его мать, — то вторая часть состоит из ряда относительно самостоятельных эпизодов.

Однако на высшем смысловом уровне эта оппозиция двух частей ЖФ снимается. Прежде всего это совершается в тексте ЖФ посредством имени святого. В начале ЖФ повествуется о наречении имени Феодосию при крещении.. Как неоднократно замечали исследователи, в частности, Е. Е. Голубинский (Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Вторая половина тома. С. 574, прим. 1), Нестор, по-видимому, подменяет мирское имя Феодосия именем, данным при пострижении в монахи. (Предположение, что при принятии монашеского сана на Руси в XI веке могло сохраняться мирское имя, труднодоказуемо.) Независимо от причин, побудивших Нестора к этой замене, таким образом Феодосий изначально предстает символически уже при крещении печерским игуменом и великим святым (Нестор обыгрывает семантику имени: “Феодосий” по-гречески — “данный Богу”).

В ЖФ развернуто несколько семантических рядов, в основе которых лежат метафоры или символы. Первый ряд объединяет мотив полета. Феодосий, “окрилатевъ же умъмь, устрьми ся к пещере” (с. 80) Антония. (Сам Киев и Печерский монастырь в древнерусском культурном сознании были противопоставлены как горное место равнине). В ЖФ неоднократно описываются чудеса, связанные с вознесением в небо: отрывается от земли в небо печерский храм, сохраняя монахов от нападения разбойников; в сиянии над монастырем некий боголюбец видит Феодосия; огненный столп над монастырем возвещает князю Святославу смерть святого. С деяниями Феодосия в ЖФ связывается прежде всего и выход монахов из пещер на поверхность земли, и строительство Успенского храма. Приуроченное к строительству нового храма видение божественной службы, в которой участвуют ангелы в образах Феодосия и других монахов, как бы связывает небо и землю.

Другой семантический ряд в ЖФ является реализацией метафор “Феодосий — солнце”, “Феодосий — светильник” и воплощает символ света: видение ангелов в образах Феодосия и монахов, несущих зажженные свечи и идущих от старой церкви к новой и упомянутые видения молящегося Феодосия и огненного столпа.

Еще один семантический ряд связан с символикой хлеба, прежде всего литургического — просфоры — и работы на ниве Господней: Феодосий в юности трудился на ниве с рабами (в этом эпизоде воплощена евангельская метафора последователей Христа — работников на ниве Господней). Также Феодосий помогал священнику, приготовляя тесто для просфор. Как рассказывает Нестор, святой видел в этом особенный смысл, о чем и поведал матери: “<...> Егда Господь нашь Иисусъ Христосъ на вечери възлеже съ ученикы своими, тъгда приимъ хлебъ и благословивъ и преломль, даяше ученикомъ своимъ, глаголя: “Приимете и ядите, се есть тело мое, ломимое за вы и за мъногы въ оставление греховъ”. Да аще Господь нашь плъть свою нарече, то кольми паче лепо есть мне радовати ся, яко съдельника мя сподоби Господь плъти своеи быти” (с. 77). Феодосий пек просфоры, “съ радостию<...>, съ мълчаниемь и съ съмерениемь” (с. 77) принимая укоризны и поношения. Как замечает Нестор, “се же тако Богу изволивъшю, да проскуры чисты приносять ся въ церкъвь Божию от непорочьнаго и несквьрньнааго отрока” (с. 76).

О хлебе и вине (о вине именно в связи с литургией) затем неоднократно рассказывается в ЖФ — в эпизодах, повествующих о недостаче муки и вина в обители и об их чудесном обретении. Феодосий-игумен заботится о духовном окормлении, пренебрегая попечением о хлебе для насыщения тела, и Господь питает его обитель (в большинстве чудес с умножением пищи речь идет именно о хлебе). Эта семантическая цепь сплетена с другой, выражающей литургическую символику (рассказ о приготовлении Феодосием просфор перекликается с чудом об обретении вина для литургии и с чудом — наказанием за нарушение завещания Феодосия вкушать праздничный хлеб в пятый день первой недели Великого поста: сладкий хлеб в этом рассказе соотнесен с хлебом литургическим). В переводных греческих житиях, в которых содержатся чудеса с умножением пищи — например, в Житии Саввы Освященного — этих литургических коннотаций нет.

Своеобразным ядром текста является пространная молитва Феодосия-игумена, следующая за рассказом о переселении монахов на поверхность земли и концентрирующая инвариантные мотивы ЖФ (оставление родителей и служение Богу, плач и пост, путь к Господу).

ЖФ также строится на принципе преодоления времени, временного плана бытия. Феодосий еще при крещении именуется не мирским, а монашеским именем. Путь его уже как бы состоялся в иной, высшей реальности.

Таким образом, текст ЖФ, вопреки утверждениям некоторых ученых о его фрагментарности, достаточно жестко стуктурирован. Нестор варьирует различные приемы, чтобы выразить святость Феодосия; многообразно украшает текст, создавая ощущение его необычайной искусности и риторического совершенства. По-видимому, Нестор сознательно стремился создать текст, достойный прославляемого печерского игумена и превосходящий греческие образцы.
© Все права защищены

Повесть временных лет и Нестор. Нестор как писатель. Житие Феодосия Печерского.

По-видимому, около 1113 года в Печерском монастыре составляется новый памятник русского летописания – ПВЛ.

Выполнителем нового исторического труда явился, по всей вероятности, монах Киево-печерского монастыря Нестор. В непосредственном виде труд Нестора не дошёл. Он сохранился лишь в переделках и доработках последующих редакторов. Эти редакторы, принадлежавшие и к другой политической ориентации и к другому, враждебному печерням монастырю, изъяли имя Нестора из заглавия летописи. Но в одном из списков, - так называемом Хлебниковском, имя Нестора всё-таки сохранилось.

Признание Нестора составителем ПВЛ встречало в науке неоднократные возражения. Но ПВЛ, как доказывает Шахматов, была составлена Нестором на 25 лет позднее Жития Феодосия и противоречащие в ней Житию Феодосия места не принадлежат Нестору: они находятся в ней в составе той части, которая целиком была заимствована Нестором из предыдущего летописного свода.

Нестор – писатель, склонный *к педофилии.. простите, не сдержалсо XD* к большим *муахахах…* историческим обобщениям и к тщательной проверке исторического материала. Он называет лиц, со слов которых можно было бы проверить сообщаемые ими сведения. В Житии Феодосия он ссылается на свидетельство не только монахов своего Печерского монастыря – современников Феодосия, но и на лиц посторонних: на черниговского игумена Павла, на выдубицкого игумена Софрония, на боярина Гегуевича Здеслава и др. Характеризуя историческую работу Нестора в Житии Феодосия, Приселков писал: «Всё произведение может вызвать во внимательном читателе чувство удивления перед тем искусством автора, с каким сливает он этот ковёр пёстрых и отрывочных эпизодов жизни Феодосия в связное и живое произведение, в котором соблюдены, однако, внутренняя хронология и большая точность.»

История человеческого рода, с точки зрения Нестора, есть история борьбы добра и зла (короче, во всех бедах земли русской и прочей хрени дьявол виноват).

На примере «чтения» о Борисе и Глебе – типа их смерть своей добровольностью и смиренностью разрушает ацкие планы дьявола --> культу Бориса и Глеба Нестором придано широчайшее историческое значение. С этим культом связано торжество Русской земли над кознями дьявола, пытающегося посеять раздоры среди князей --> идея братолюбия князей и их «покорения» старшему в роде выдвигалась Нестором как центральное звено исторических событий последних лет.

Соединение философско-исторической схемы, по которой Русской земле отводилось первое место, с публицистическими тенденциями и страстной злободневностью было характерно и для крупнейшего из произведений Нестора – ПВЛ.

ПВЛ, завершившая собою историю печерского летописания XI в., по самому характеру своего изложения свидетельствовала вместе с тем о своеобразном возвращении к спокойно-поэтическому тону и философским обобщениям «Сказание о первых русских христианах» --> перед Нестором стояли совсем иные задачи, чем перед его предшественниками – печерскими летописцами второй половины XI в.

Летопись из оппозиционной становилась официальной и государственной --> Отсюда торжественный характер ПВЛ, её сдержанность в оценке событий русской истории и исключительное внимание к начальному периоду русской истории: к вопросам происхождения Русского государства, русского народа, отдельных племён, их названий и т. д. Это произведение, рассчитанное на все слои населения. Оно стремится объединить интересы всего русского народа единой патриотической целью.

Нестор связал русскую историю с мировой, придал ей центральное значение в истории европейских стран. Показать Русскую землю в ряду других держав мира, доказать, что русский народ не без роду и племени, что он имеет свою историю, которой вправе гордиться, - такова замечательная по своему времени цель, которую поставил себе составитель Повести. Повесть временных лет должна была напомнить князьям о славе и величии родины, о мудрой политике их предшественников и об исконном единстве Русской земли. Задача эта выполнена летописцем с необыкновенным тактом и художественным чутьём. Широта замысла сообщила спокойствие и неторопливость рассказу летописца, гармонию и твёрдость его суждениям, художественное единство и монументальность всему произведению в целом.

Начало повести временных лет посвящено событиям всемирной истории в её средневековом понимании. Летописец вводит русскую историю в мировую, сообщая самые разнообразные сведения – географические, этнографические, культурно-исторические. Неторопливо раскрывает летописец ту историческую обстановку, в которой родилось Русское государство.

ПВЛ открывается историко-этнографическим введением. Нестор ведёт свой рассказ от «всемирного потопа» и распределения Земли между сыновьями Ноя. Затем Нестор рассказывает об образовании народов и языков. Он передаёт историю о Вавилонском столпотворении, во время которого люди разделились на народы и заговорили на разных языках, и отмечает образование славян «от племени» Иафета. За этими обстоятельными сведениями о расселении племён летописец переходит к сообщению географических сведений о Русской земле. Просто и наглядно даёт летописец географическое описание Руси, путей, связывающих её с другими странами, с замечательною последовательностью начиная своё описание с водоворота рек Днепра, западной Двины и Волги. Вслед за географическим описанием Руси, Нестор передаёт легенду о трёх братьях основателях Киева – Кие, Щеке и Хориве, читавшуюся ещё у его предшественника. Затем Нестор переходит к рассказу о постепенном политическом обособлении русских племён. Нестор даёт практически точный перечень славянских народов, населяющих Русь, а также неславянских, платящих дань русским и входящих в политический союз Руси. Перечисление народов, платящих дань Руси, вызывает у Нестора ВОСПОМИНАНИЕ О ТЕХ ВРЕМЕНАХ, КОГДА СЛАВЯНЕ САМИ БЫВАЛИ ПОКОРЯЕМЫ ДРУГИМИ НАРОДАМИ И ПЛАТИЛИ ДАНЬ (ему очень нравилась эта мысль, поход – он к ней вернётся). Упомянув ещё несколько славянских племён, не вошедших в прежние перечисления, Нестор переходит к описанию нравов славянских племён, населяющих Русскую землю. Это описание нравов подчинено одной идее: каждая народность и каждое племя имеет свой «закон» и свой «нрав», переданный им от отцов их. Летописец противопоставляет в своём описании «кроткий и тихий» образ жизни полян нравам древлян, радимичей, вятичей и север, живущих «звериньским образом». В этом выделении полян заметен местный патриотизм киевлянина. Свой обзор образа жизни различных племён и народов Нестор заканчивает краткой характеристикой нравов главных врагов Руси – половцев – и отмечает преимущества христианских нравов Руси, как более высоких. Как здесь так и в других местах Повести, Нестор осознаёт русских цивилизованным и культурным народом. Постепенно и логично сужая свою тему, Нестор переходит затем к древнейшим судьбам полян.

На этом заканчивается вводная часть ПВЛ. За нею следует собственно историческая часть, которую летописец стремится вложить в строгую хронологическую сеть годовых статей.

Нестор проделал огромную работу по уточнению хронологической сети летописания. По-видимому, даты первоначальных русских княжений до Нестора не были определены по принятому в средние века летоисчислению «от сотворения мира». Возможно, что первые печерские летописцы знали лишь, что Игорь княжил 23 года, Святослав – 25 лет, Ярополк – 8 лет и т. д. Лишь Нестором была сделана попытка вычислить точные хронологические данные русских княжений на основании различных источников. Этими источниками послужили для него показания византийских хроник, в которых даты отсутствовали, но которые могли, тем не менее, помочь Нестору в его заботах о точности, затем данные Сказания о Кирилле и Мефодии и договоры с греками.

Древнейшая хронологическая веха ПВЛ – 852 год – заимствована Нестором от его предшественника – составителя печерского Начального свода.

В основу всей Повести положен строгий хронологический принцип изложения. Введение в летописание хронологического принципа следует относить к 60-м годам XIв., т. е. ко времени работы летописца Никона, однако, только Нестор полностью осознал важность этого принципа и проделал поражающую своей кропотливостью работу по уточнению основных хронологических вех русской истории.

Нестор также поместил в хронологическую сетку ряд годов, многие из которых вовсе не отмечены записями, очевидно, ввиду невозможности найти для них какой бы то ни было исторический материал. Вставляя эти пустые года в своё летописание, Нестор подчёркивал этим саамы принцип, самую летописную форму, а может быть даже давал тем самым как бы задание для разыскания своим продолжателям.

Следующие русские события записаны в летопись под 859 и 662 гг.: это история призвания варягов на Русь (тут же и объяснение названия «Русь» - собсно, одна из важнейших задач Нестора. Он ваще молодец, придумал, что племя варягов, которое пришло на Русь также русью и звалось и переселилось на юг без остатка. Вот почему среди скандинавских племён и поныне не знают племени с названием русь. Так-то.)

Итак, Нестор явился первым норманистом в русской истории. Он утверждал норманнское происхождение княжеского рода и самого названия Руси. Чем же объяснить, что летописец, столь последовательно стремившийся утвердить значение русского народа в мировом историческом процессе, был склонен выводить и название Руси, и княжеский род из-за моря – от варягов?

Ну и типа ответы на так интересующие нас вопросы: легенда о призвании братьев-варягов складывалась постепенно и искусственно. Она служила целям борьбы с княжескими усобицам, утверждая собою идею единства княжеского рода, что равнялось по тем временам идее единства Русского государства. ВАЖНО! Легенда о призвании варягов в XI и в XIIвв. служила такой цели: она была одним и главных обоснований самостоятельности и независимости русского государства от вмешательства извне Византии. Однако в XIX – XX вв. сторонники теории несамостоятельного происхождения Русского государства сделали совершенно противоположные политические выводы.

С точки зрения греков, Русское государство было обязано своим происхождением Византии. Законная власть явилась на Русь лишь после её крещения и была неразрывно связана с церковью.

Вот с этой-то греческой точкой зрения и боролись печерские летописцы. Она представляла собой существенную опасность, поскольку её проводником являлся митрополит-грек. В своей общерусской и антигреческой политике печерские монахи были последовательными противниками киевского митрополита, его политики, его теории. «Норманская теория» печерских монахов была теорией прежде всего антигреческой и, по тем временам, общерусской. Она утверждала прямо противоположную точку зрения на происхождение Русского государства: не с византийского юга, а со скандинавского севера Русское государство оказывалось образованным ещё до принятия христианства и, следовательно, было независимо от церкви; независимость же от церкви означала прежде всего независимость от митрополита-грека, к чему настойчиво стремился и сам Киево-печерский монастырь.

Было в традициях учёной средневековой историографии возводить происхождение правящей династии к иностранному государству – вот почему в своём утверждении независимости Русского государства от Византии Нестор не обратился к утверждению об исконной независимости Русского государства от чьей бы то ни было опеки.

Вслед за изложением легенды о призвании трёх братьев – варягов, рассказ Нестора начинает основываться главным образом на греческой хронике Георгия Амартола и его продолжателя. Собственно русских известий в нём немного. Замечательно, что, собирая эти сведения о русской истории IX и самого начала X в., Нестор умело преодолевал огромные трудности. В некоторых случаях он поступал как настоящий исследователь, которому приходится на основании чрезвычайно скудного материала создавать цельную картину исторического развития. У продолжателя Амартола Нестор нашёл сообщение о походе русских на Царьград (под 866г.) и вставил в него имена Аскольда и Дира – русских князей, предводителей похода, очевидно сопоставив рассказ Амартола с какими-то русскими народными преданиями о походе Аскольда и Дира.

Под 882г. Нестор сообщил о вокняжении Олега и дальше под ближайшими годами рассказал о покорении им древлян, северян, радимичей. Под 887г. в ПВЛ читаются известия из продолжателя Амартола, а затем следует ряд незаполненных лет. Под 898 г. Нестор рассказывает о прохождении угров (венгров) мимо Киева. Под 902 г. снова находятся известия из византийской истории, заимствованные у продолжателя Амартола. Под 903 г. сообщается о женитьбе Игоря. Под 907 г. читается длинный рассказ о походе Олега на Царьград с приложением к нему текста договора Олега с греками.

Сообщение 911 г. о комете, по-видимому, заимствованно у продолжателя Амартола. Затем, по 911 г. приводится новый текст договора Олега с греками и рассказывается известная легенда о смерти вещего Олега от собственного коня. Затем следует рассказ о вокняжении Игоря, о первых его столкновениях с древлянами снова ряд византийских известий из продолжателя Амартола. Постепенно русские известия становятся всё более и более частыми, Нестор начинает всё более и более следовать изложению предшествующей летописи. В ней он находит уже более твёрдую опору для своего повествования и ему меньше приходится изыскивать на стороне исторические данные.

Существенным приобретением Нестора для русской истории были впервые извлечённые им из княжеского архива тексты договоров русских с греками.

Нестор прекрасно осознавал историческую ценность этих документов и не только вставил их текст в своё изложение, но использовал их показания для выверки хронологических данных и уточнения княжеской генеалогии (в летопись были занесены договора: Олега 911г., Игоря 945 г., Олега 907 г. (по Шахматову – это простая выборка статей договора 911 года), Святослава 972 г.).

Договоры 911, 945, и 972 гг. не только уточнили даты походов русских на Константинополь: наличие самостоятельных договоров Олега с греками убедило Нестора в том, что Олег был не воеводой, а князем. Вот почему Нестор отказался от версии Начального свода о воеводстве Олега, а предположил, что Олего был родственником Игоря, княжившим во время малолетства Игоря вместо него. Утверждение это совпало с народным преданием, знавшим Олега как князя.

Народным преданием Нестор воспользовался не один раз. В этом отношении он действовал по примеру своих предшественников – печерских летописцев.

Последнюю часть своей летописи по 1110 г. Нестор писал в значительной мере на основании лично им собранных сведений. Мы имеем лишь слабое представление об этой работе Нестора, так как именно конец GDK подвергся через несколько лет коренной переработке.

Замечательно, что здесь, в этой части его летописи, сказалась столь типичная для Нестора манера изложения о первого лица, - своеобразный эгоцентризм его повествования. Достоверно Нестору принадлежат три рассказа: о перенесении мощей Феодосия под 1091 г, о набеге половцев на печерский монастырь в 1096 г. и об удачном походе Святополка в 1107 г.

Рассказ Нестора об открытии мощей Феодосия в своём роде замечателен. В противоположность обычной для средневековой литературы обобщённости и схематичности повествования, Нестор подробно описывает, как он сам с помощником монахом ночью втайне откапывал гроб Феодосия и пещере, и т. д. Такою же картинностью отличается и рассказ Нестора о нападении половцев на Печерский монастырь. Последний из бесспорно принадлежавших Нестору рассказов летописи – о победе над половцами в 1107 г. подчёркивает роль Печерского монастыря в военных удачах Святополка.

Создание ПВЛ свидетельствует о широкой начитанности Нестора. Уже в своём житии Феодосия Нестор сам называет свои византийские образцы. Это большое (из 92 глав) Житие Антония Великого, составленное в IV в. Афанасием Александрийским, и Житие Саввы Освящённого, написанное в VI в. Кириллом Скифпольским. Но там же заметны следы начитанности Нестора и в других произведениях византийской литературы.

Начитанность, проявленная Нестором про создании ПВЛ, - исключительна. Однако Нестор не следует литературой манере своих источников, или, если и следует, то лишь в некоторых случаях. Он использует византийские произведения не как литературные образцы, а как исторические источники.

Широко пользуется Нестор византийской хроникой Георгия Амартола и его продолжателя, имевшейся ко времени Нестора в славянском переводе. Георгий Амартол изложил всемирную историю до 812г., а его продолжатель – до 948г.

Нестор воспользовался, кроме того, Летописцем, составленным константинопольским патриархом Никифором (доведшим изложение до года своей смерти – 829), Житием Василия Нового, а именно тою частью его, в которой описывался поход Игоря на Константинополь, каким-то хронографом особого состава, в который входили отрывки из известной хроники Иоанна Малалы, Пасхальной хроники, хроники Георгия Смнкелла и того же Георгия Амартола. Нестор использовал затем Сказание о переложении книг на словенский язык, Откровение Мефодия Патарского, статью Епифания Кипрского о 12 камнях на ризе иерусалимского первосвященника и т. д.

Замечательно, что, пользуясь сведениями своих источников, Нестор свободно перестраивает их текст: сокращает и упрощает стилистически. Иногда в стилистической переработке источников чувствуется патриотическая *пафос*. Нестор не только изменяет стиль, но отчасти, очень осторожно, перерабатывает и самое освещение событий.

В целях чисто литературной обработки изложения Нестор привлёк чрезвычайно обширный материал из книг Ветхого и Нового заветов. В Повести временных лет находим выписки из книг Бытия, Исхода, Левита, Царств, притчей Соломона, премудрости Соломона, Екклезиаста, Иова, пророков Даниила, Исаи, Иезекииля, Михея и Амоса, Псалтири, Евангелия, Посланий апостольских и др.

Высокое литературное образование Нестора, его исключительная начитанность в источниках, умение выбрать в них всё существенное, сопоставить разноречия и т. д. сделали ПВЛ не просто собранием фактов русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущным, но преходящими задачами русской действительности. А цельной, литературно изложенной историей Руси.

Можно смело утверждать, что никогда ни прежде, ни позднее вплоть до XVI в., русская историческая мысль не поднималась на такую высоту учёной пытливости и литературного умения.

Патриотическая возвышенность рассказа, широта политического горизонта, живое чувство народа и единства Руси составляют исключительную особенность создания Нестора.

«Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором, прославляет Феодосия – монаха, одного из основателей Киево-Печерского монастыря, посвят свою жизнь воспитанию монастырской братии и мирян, в т.ч. и князей.

Житие имеет 3хчастную комп. структуру: авторское вступление-предисловие, центр часть – повествование о деяниях героя - и заключение.Основу повеств. части сост. эпизод, связанный с деяниями не только гл. героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Фёдора, чернеца Иллариона, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Он «полагает их по ряду». Во врем. последовательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастырской устной летописи. Больш-во эпизодов жития имеют завершённый сюжет, например описание отроческих лет Феодосия, его конфликт с матерью (мать мешает стать монахом). Аскетический христианский идеал сталкивается с враждебным отношением общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически Нестор изображает гнев матери, избивающей непослушного отрока до изнеможения. Всё заканчивается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама стан монахиней, чтобы видеть его.

Нестор уподобляет Феодосия основателю христианского монашества Антонию Великому. Черты Феодосия - полная посвященность собственной воли и уверенность в божественной помощи, отказ от земных забот, ощущение близости с Христом, смирение, трудничество, прилежание, всепрощающая любовь к ближнему, обличение неправды.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому противопост изображ-е «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосий заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

«Житие» содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связяаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былички.

«Житие» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединённых гл. героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XIв. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

#180 Дарья Кузьмина

+из лекций

Нестору удается создать насыщенное, эмоциональное житие - “Житие Феодосия Печерского”. Это человек, с которым он жил рядом в монастыре. В нем соблюдался византийский канон (правильный). Это – глубоко верующий человек, проживший традиционную для святого жизнь с особенностями своей личной жизни. Нестор начинает и пишет житие по правилам. Но о родителях Феодосия говорит подробно (что каноном не требуется!). Он говорит, что мать его была властной, грубоватой, сильной, она считала, что знает, как сделать счастливым своего сына. Феодосий не играет, носит нехорошие одежды, он уходит из дома вместе с паломниками, странниками. Феодосий думает о душе, а мать хочет, чтобы он достиг земного счастья. Уходит в Киев и принимает постриг. Его нигде не хотят стричь. Мать, узнав это, находит Феодосия и просит его выйти (он выходит на третий раз, и при условии, что его мать станет монахиней). Он становится игуменом (настоятелем) Киево – Печерского монастыря. Его подвиги стандартны. Но он еще и воспитатель, и строитель (рассказ о строительстве новых зданий в Киево – Печерском монастыре). В результате Феодосий получает возможность творить чудеса (так как он очистился душой). Чудеса даже забавны (приход пекаря к Феодосию и жалобы на беса – Феодосий на ночь затворяется в пекарне, молится и бес исчезает. Бродячий сюжет Веселовского!). Смирение – самая главная добродетель (послушание - было присуще Феодосию).

Есть вещи политические (например, столкновение Феодосия с киевским князем).

Здесь соблюдается канон, но присутствует и эмоциональность, насыщенность

К характеристике Нестора как писателя

Наряду с княжескими житиями в литературе Киевской Руси стали появляться и жития, посвящённые выдающимся деятелями церкви – основателям тех или иных монастырских общежитий.

Старейший памятник древнерусской агиографии этого последнего типа – Житие основателя Киево-Печерского монастыря Феодосия Печерского, принадлежащее Нестору, автору «Чтения» о Борисе и Глебе.

Память Феодосия Печерского в стенах монастыря стала праздноваться вскоре после его смерти, ещё до его в 1108 г. официальной канонизации. В 1091 г. в новую каменную церковь монастыря из пещеры, где до сих пор покоилось тело Феодосия, были торжественно перенесены его мощи и установлены в притворе на правой стороне. Незадолго до этого события Нестор и написал Житие, видимо по поручению игумена Никона. Точно неизвестно, когда его составил Нестор; во всяком случае ещё при жизни Никона (умер в 108 г.), после «Чтения» о Борисе и Глебе.

Феодосий Печерский скончался 3 мая 1074 года. Нестор поступил а Печерский монастырь, когда Феодосия не было в живых, при игумене Стефане, когда вокруг Феодосия в монастыре уже стала складываться благочестивая легенда. Эта легенда – устные рассказы и предания – и послужили Нестору основным источником его литературного труда.

На устные источники своего «исповедания» Нестор ссылается не раз. Также он называет имена людей, сообщивших ему сведения.

Самый тип жития святого – основателя монастырского общежития не является изобретением Нестора; приступая к жизнеописанию Феодосия, он опирался на давно и прочно сложившуюся литературную традицию (ближайший лит. образец – Житие Саввы Освящённого, написанное Кириллом Скифопольским – и композиционная структура, и отдельные сюжетные ситуации, и даже некоторые стилистические формулы).

Житие Феодосия Печерского – сложное и громоздкое литературное сооружение, несомненно потребовавшее от Нестора долгого и напряжённого труда.

В соответствии с неписанным литературным уставом, обязательным для каждого агиографа, Нестор предпослал Житию довольно большое вступление. Вступление составлено из традиционных формул и клише, некоторыми из них Нестор уже воспользовался и в предшествующем своём труде – в «Чтении» о Борисе и Глебе. Отсюда. Однако, не следует, что его вступлению к ЖФ – всего лишь холодная дань литературному обычаю. Формулы и клише не помешали Нестору сообщить этой требуемой жанром вступительной церемониальной беседе автора с читателем и характер своеобразной авторской исповеди, не лишённой искренности и лирической теплоты.

Из вступления следует, что Нестор, готовясь «вся по ряду» рассказать о покойном печерском игумене, ставил себе прежде всего задачу обрисовать высокий идеал человека, доблестного «воина» божьего, целиком посвятившего себя добру, - в поучение и подражание потомству или, как выражается Нестор, «на успех и на устроение беседующим». Эта дидактическая задача тесно связана у Нестора и с другой, горделиво-патриотической, - на примере ФП показать, что и у нас на Руси были святые угодники божьи, прославленные своей жизнью и подвигами.

Так уже во вступлении определяется аспект, в котором Нестор покажет Феодосия. С первого же появления своего у Нестора ФП предстаёт перед читателем в образе идеального положительного христианского героя – святого. И таким в основном он пройдёт сквозь всё Житие, сопровождаемый молитвенно-благоговейными эпитетами.

Рассказ Нестора о детстве и юности Феодосия – рассказ о том, как Феодосий упорно и настойчиво стремится выполнить свыше ему предназначенное. Он уже в детстве обнаруживает добродетели, в таком собранном виде рядовому человеку не свойственные, совершает поступки, нарушающие все нормы повседневного человеческого поведения.

Поставленные в необходимость жить в «мру» - в окружении простых, рядовых людей, святые иногда вынуждены вступать с ними в нелёгкую борьбу, когда они, несвятые, пытаются им навязать свой образ жизни, свою волю, свои мирские убеждения. Нестор утверждает, что не избежал этой участи и Феодосий. Ещё в юности на его долю выпало тяжкое испытание, тем более тяжкое, что ему самоутвердиться в боге всячески старалась помешать родная мать.

Святой Феодосий - один из самых выдающихся православных деятелей на Русской земле. Он основал обитель, которая уже много веков позволяет людям быть ближе к Богу, общается с одухотворёнными старцами, получать надежду и соприкасаться с христианскими святынями.

Мы мало бы знали об этом деятели, если бы его современники не оставили нам житие Феодосия Печерского. Это не только биография преподобного отца, но и важный исторический документ. Поговорим о нём более детально.

Автор жития Феодосия Печерского - летописец Нестор

Написал житие Феодосия Печерского Нестор Печерский - монах Киево-Печерской лавры, живший на рубеже XI и XII веков. Нестор более известен как автор «Повести временных лет» - важного исторического памятника Руси. Благодаря ему люди сегодня владеют обширными сведениями о жизни нашей страны в прошлом.

Труд всей жизни Нестора не был единственным. Он посчитал нужным написать ещё минимум две работы: «Чтение о житии и о погублении Бориса и Глеба» и житие игумена Феодосия, которого знал лично и в чьём монастыре состоял с семнадцати лет.

Точной даты написания жития нет, но ориентировочно можно считать, что это произошло в 1080-е годы. На это косвенно указывает ряд исторических событий, упомянутых в тексте.

1080-е годы

когда Нестор Летописец написал житие Феодосия Печерского

Нестор был ещё жив в 1016 году, больше о продолжительности его жизни ничего не говорят никакие документы.

Преподобный Нестор Летописец канонизирован русской православной Церковью. День памяти - 27 октября. Его мощи хранятся в Киево-Печерской лавре.

Житие Феодосия Печерского отличается от других подобных памятников своего времени

Жанр жития создан, конечно же, не Нестором Летописцем. Но святой по-своему подошёл к содержанию и изложению текста, чем местами создал нечто особое. Именно «местами», поскольку формально перед читателем типичная история о том, как божественный юноша (выражение Нестора) начал молиться Богу, захотел в святые места и стал монахом.

Даже беглый анализ позволяет характерные для любого жития атрибуты:

• общение с людьми - от праведников до грешников;
• препятствия на духовном пути;
• чудеса.

Автор повествует о подвиге святого, преодолении им обстоятельств, о вере в Господа нашего Иисуса Христа. Исследователи проводят параллели с другими источниками, которыми Нестор мог пользоваться или вдохновляться:

• Житие Евфимия Великого;
• Житие Саввы Освящённого.

Из последнего, например, есть мотив служения невидимых сил в закрытой церкви.

Но при этом произведение Нестора не вторично. Оно не столь инертно, как другие подобные труды того времени. Типичное житие XI–XII века преследовало цель не только рассказать биографию святого человека, но и наставить читателя путём пространных отступлений с длинными рассуждениями.

Житие преподобного Феодосия Печерского обладает динамичным сюжетом, оно уходит в сторону от шаблонов, благодаря чему, читать его увлекательно.

Интересную функцию выполняет мать Феодосия. Здесь она - источник препятствий и искушений на пути будущего святого. Чтобы он вернулся домой и никуда не уходил, она не гнушается самых грязных, даже зверских поступков.

Конечно, на фоне, например, родителя святой Варвары (он подверг дочь истязаниям) мать блаженного Феодосия не выглядит таким уж чудовищем. Но всё же образ столь целеустремлённой, коварной и расчётливой матери весьма необычен для русской православной традиции.

Мать Феодосия - нетипичный образ для жития святого.

На её фоне контрастно выглядит сам блаженный Феодосий: он кроткий, добрый, отзывчивый, но отнюдь не тюфяк, а прагматичный и дальновидный человек.

Помимо духовной и биографической информации эта работа ещё и приподнимает завесу ушедшей эпохи. Так об этом писал исследователь П.П. Владимиров:

«Труд этот имеет неоспоримые историко-литературные достоинства: он знакомит нас с бытом, с нравами, с воззрениями той отдаленной эпохи, довольно отчетливо обрисовывает высокий нравственный облик Феодосия и вместе с тем касается в связи с жизнью Феодосия жизни его современников, истории Печерского монастыря».

Житие Феодосия Печерского выделяется тем, что его писал современник преподобного

К сожалению, очень часто жития не выдерживают критического анализа. Многие тексты доходили до летописцев в устной форме через века, а потому просто не могли избежать искажений.

Даже сегодня много ли знает один человек, скажем, о жизни своего прапрадеда? Факты теряются и домысливаются в пересказе. С биографиями святых дела ещё и хуже. Каждая умолоченная подробность вырывает повествование из исторического контекста, из-за чего мы потом даже не можем твёрдо сказать, в каком веке жил тот или иной святой.

Факты в житиях путаются.

В одном источнике святому отрубают голову, в другом его же сжигают на костре.

В этом плане преподобный Феодосий стал приятным исключением. Его житие написано современником, по «свежим следам». Мы можем рассчитывать (конечно, если доверяем Нестору на 100%), что он рассказывает нам подлинную биографию игумена Киево-Печерского монастыря.

Впрочем, всегда найдутся скептики. У них свои аргументы против. Ведь невозможно доказать, что Нестор Летописец не приукрасил какие-то подробности, когда ориентировался на прочую житийную литературу.

Возразить тут можно лишь то, что при Несторе должны были жить и другие современники отца Феодосия. Вряд ли бы они одобрили искажение истории игумена. Но тут оппоненты имеют право настаивать на сговоре. Дальнейший спор бессмыслен, поскольку при таком подходе можно оспорить изрядную долю сведений из «Повести временных лет»

Краткое содержание жития Феодосия Печерского

Родители святого Феодосия жили в Васильеве, но вскоре переехали в Курск. Там ребёнок много дней посещал церковь Божию и с ранних лет стремился к скромности. Ему не хотелось одеться почище и пойти поиграть с другими детьми.

Отец умер, когда Феодосию было тринадцать. Мать обладала деспотичным характером, часто била сына. Однажды он ушёл вслед за паломниками, о чём она узнала через три дня. Женщина нагнала юношу, вернула домой и заковала на некоторый срок.

Феодосий предпринимал и другие попытки покинуть дом, однажды, придя в город, название которого летопись не сохранила, он поселился у монаха. Мать снова нашла сына и побила.

С детства Феодосий стремился к подвижническому образу жизни.

Некий властелин города тепло относился к Феодосию, дарил ему одежду, но тот её не носил, а отдавал. Он стремился к аскетическому образу жизни и твёрдо решил стать монахом. С этой целью путешествовал в Киев, но его не взяли ни в одну обитель. Тогда блаженный Феодосий встретил преподобного Антония, живущего в пещере.

Этот человек помог Феодосию постричься в монахи и закалить дух в монашеских подвигах. Постепенно в пещерную обитель прибывали и другие монахи.

Но мать не оставила Феодосия и нашла его в Киеве. Для чего систематически осматривала все монастыри.

Наконец, она обнаружила пещерную обитель и хитростью выяснила у монахов, что там поселился её ребёнок. В матери чудесным образом сочетались ярость, расчётливость и забота. Этот отрывок демонстрирует всю неоднозначность её характера:

« Тогда она стала разговаривать со старцем уже без прежнего смирения, в гневе кричала и обвиняла его: »Похитил ты сына моего, в пещере скрыл, не хочешь мне показать его; приведи мне, старче, сына моего, чтобы я смогла повидаться с ним. Не могу я жить, пока не увижу его!

Покажи мне сына моего, а не то умру страшной смертью, сама себя погублю перед дверями вашей пещеры, если только не покажешь мне сына!» Тогда Антоний, в смятении и печали, войдя в пещеру, стал упрашивать блаженного выйти к матери. Не захотел тот ослушаться старца и вышел к ней. Он же, увидев, сколь сокрушен сын ее, ибо и лицо его изменилось от непрестанного труда и воздержания, обняла его я горько заплакала.

И едва немного успокоилась, села и стала уговаривать слугу Христова: »Пойди, чадо, в дом свой, и все что нужно тебе или на спасение души — то и делай у себя дома, как тебе угодно, только не покидай меня. А когда умру, погребешь тело мое, и тогда, как ты хочешь, вернешься в эту пещеру.

Но не могу я жить, не видя тебя». Блаженный же отвечал ей: »Если хочешь видеть меня каждый день, то оставайся в нашем городе и постригись в одном из женских монастырей. И тогда будешь приходить сюда и видеться со мной. При том и душу свою спасешь. Если же не сделаешь так, то - истинно слово мое - не увидишь больше лица моего».

В итоге святой всё же смог убедить мать стать монахиней.

К тому моменту, когда Феодосий стал священником, в обители уже проживало пятнадцать человек. Из-за тесноты монахи стали расселяться по разным пещерам. Феодосий имел одну свою, в которой запирался для аскетических подвигов. Но и работой не брезговал: любил печь просфоры, колоть дрова и многое другое.

Житие Феодосия Печерского» было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором.

Древнейший список этого сочинения относится к рубежу XII-XIII вв. и содержится в Успенском сборнике.

Относительно времени создания «Жития» ведутся споры: одни исследователи полагают, что оно было написано спустя несколько лет после смерти Феодосия (1074) и связывают работу над «Житием» с началом его местного монастырского почитания и до перенесения его мощей в печерскую церковь Успения пресв. Богородицы в 1091 г., другие приурочивают написание «Жития» ко времени общерусской канонизации знаменитого игумена в 1108 г.

Нестор пришел в монастырь, когда Феодосия уже не было среди живых, но зато живо было устное предание о нем. Оно и послужило «списателю» основным источником при работе над «Житием». Он также использовал рассказы печерского келаря Феодора, который хорошо знал мать подвижника и многое узнал от нее о доиноческих годах жизни подвижника.

«Житие Феодосия» своей композицией и основными сюжетными мотивами вполне отвечает требованиям византийского агиографического канона: в начале жития повествуется о рождении будущего святого от благочестивых родителей, о его пристрастии к учению и чтению «божественных книг». Отрок Феодосий чуждается игр со сверстниками, усердно посещает церковь, предпочитает заплатанную одежду одежде новой, в которую настойчиво одевает его мать. Став иноком, а затем и игуменом Киево-Печерского монастыря, Феодосий поражает всех своим трудолюбием, исключительным смирением. Он, как и подобает святому, творит чудеса: одолевает бесов, по молитве его пустой сусек в монастырской кладовой наполняется мукой, «светьл отрок» приносит золотую гривну в тот момент, когда братии не на что купить еду. Феодосий заранее знает день своей кончины, успевает наставить братию и попрощаться с ней; когда он умирает, князю Святополку дано увидеть «стълъп огньн, до небесе сущь над манастырьмь».

В «Житии» неоднократно говорится о молитвенных трудах Феодосия. Он молился обычно с плачем, «часто к земле колена преклоняя», и чаще всего предметом его молитв было спасение вверенного ему «стада». В дни великого поста подвижник всегда удалялся от братии в пещеру для полного уединения. Его молитвенные подвиги были сопряжены также и с преодолением бесовских «страхований». Согласно Нестору, молитвой и твердостью духа Феодосий достиг полного бесстрашия перед темными силами; более того, с его помощью другие насельники монастыря избавлялись от ночных наваждений.

Все это свидетельствует о хорошем знакомстве Нестора с агиографическим каноном и с памятниками византийской агиографии: исследователи указывали на факты использования Нестором отдельных сюжетных мотивов из византийских житий и патериковых рассказов.[

И в то же время «Житие Феодосия» отличается не только художественным мастерством, но и полной самостоятельностью в трактовке отдельных образов и сюжетных коллизий.

Так, совершенно нетрадиционно изображение матери Феодосия. Видимо, сведения о ней, которыми располагал Нестор, позволили ему вместо условного, этикетного образа благочестивой родительницы святого создать живой индивидуализированный портрет реальной женщины. Она была «телъм крепъка и сильна якоже и мужь», с низким, грубым. Погруженная в мирские заботы, волевая, суровая, она решительно восстает против желания Феодосия посвятить себя богу. Любящая мать, она тем не менее не останавливается перед самыми крутыми мерами, чтобы подчинить сына своей воле: жестоко избивает, заковывает в «железа». Когда Феодосий тайно уходит в Киев и поселяется там в пещере вместе с Антонием и Никоном, мать хитростью и угрозами вернуть сына в отчий дом. И даже пострижение ее в женском монастыре воспринимается не как подвиг благочестия, а как поступок отчаявшейся женщины, для которой это единственная возможность хоть изредка видеть сына.

Нестор умеет насыщать живыми деталями и традиционные сюжетные коллизии. Вот рассказ, который должен показать читателю исключительное смирение и незлобивость Феодосия. Как-то Феодосий отправился к князю Изяславу, находившемуся где-то вдали от Киева, и задержался у него до позднего вечера. Князь приказал «нощьнааго ради посъпания» отвезти Феодосия в монастырь «на возе». Возница, увидев ветхую одежду Феодосия (в то время уже игумена), решил, что перед ним простой монах («един от убогых»), и обратился к нему язвительной речью, после которой Феодосий смиренно слезает с телеги и садится на коня, а возница укладывается спать. Всю ночь Феодосий то едет верхом, то, когда одолевает дремота, бредет рядом с конем. Рассветает, и навстречу им все чаще попадаются бояре, едущие к князю. Они с почтением кланяются Феодосию. Тогда тот советует вознице самому сесть на коня. Мало-помалу возницу охватывает тревога: он видит, с каким почтением относятся все к монаху, с которым он так грубо обошелся. У ворот монастыря братия встречает игумена земными поклонами. Возница в ужасе. Но Феодосий приказывает хорошо накормить его и отпускает, щедро одарив. Нравоучительный и апологетический смысл рассказа бесспорен. Но живые детали придают ему такую естественность и достоверность, что в результате в центре сюжета оказывается не столько прославление добродетелей Феодосия, сколько описание постепенного «прозрения» незадачливого возницы, и это превращает нравоучительную историю в живую бытовую сценку. Таких эпизодов в житии немало; они придают повествованию сюжетную остроту и художественную убедительность.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосии заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

Замечателен также рассказ об общественном столкновении преподобного Феодосия с великим князем Святославом. Сыновья Ярослава Мудрого, Святослав и Всеволод изгоняют с Киевского великокняжеского стола своего старшего брата Изяслава, тем самым нарушив заветы своего отца. С этого времени Феодосий начинает обличать Святослава за то, что он, став великим князем, «неправедно сотворивша и не по закону седша на столе том и яко отца си и брата старейшаго прогневавша». Послание это так сильно разгневало князя, что он «яко лев рикнув на праведнааго и удари тою (»епистолией") о землю". Тем не менее, постепенно острота конфликта сглаживается: Феодосий перестает обличать князя, а последний, чувствуя правоту этих обличений, стремится к примирению с игуменом.

«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.

Следуя традициям византийского преподобнического жития, Нестор в этом произведении последовательно использует символические тропы: Феодосии - «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».

«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.