Мои любимые страницы по роману Отцы и дети (Тургенев И. ). Опишите свои впечатления от прочтения книги И.С. Тургенева «Отцы и дети Самые интересные страницы романа отцы и дети
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии "старичков Кирсановых" (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. "Дрянь, аристократишко", -- равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
-- Позвольте вас спросить, -- начал Павел Петрович, и губы его задрожали, -- по вашим понятиям слова: "дрянь" и "аристократ" одно и то же означают?
-- Я сказал: "аристократишко", -- проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
-- Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов -- настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, -- повторил он с ожесточением, -- английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
-- Слыхали мы эту песню много раз, -- возразил Базаров, -- но что вы хотите этим доказать?
-- Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: "эфтим" и "эфто", хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни -- эфто, другие -- эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, -- а в аристократе эти чувства развиты, -- нет никакого прочного основания общественному... bien public {общественному благу (франц.).
}, общественному зданию. Личность, милостивый государь, -- вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
-- Позвольте, Павел Петрович, -- промолвил Базаров, -- вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
-- Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм -- принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
-- Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, -- говорил между тем Базаров, -- подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
-- Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте -- логика истории требует...
-- Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
-- Как так?
-- Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
-- Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
-- Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, -- вмешался Аркадий.
-- Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, -- промолвил Базаров. -- В теперешнее время полезнее всего отрицание -- мы отрицаем.
-- Все?
-- Все.
-- Как? не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить...
-- Все, -- с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
-- Однако позвольте, -- заговорил Николай Петрович. -- Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить.
-- Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить.
-- Современное состояние народа этого требует, -- с важностью прибавил Аркадий, -- мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
-- Нет, нет! -- воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, -- я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он -- патриархальный, он не может жить без веры...
-- Я не стану против этого спорить, -- перебил Базаров, -- я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
-- А если я прав...
-- И все-таки это ничего не доказывает.
-- Именно ничего не доказывает, -- повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
-- Как ничего не доказывает? -- пробормотал изумленный Павел Петрович. -- Стало быть, вы идете против своего народа?
-- А хоть бы и так? -- воскликнул Базаров. -- Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом -- он русский, а разве я сам не русский.
-- Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
-- Мой дед землю пахал, -- с надменною гордостию отвечал Базаров. -- Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас -- в вас или во мне -- он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
-- А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
-- Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
-- Как же! Очень нужны нигилисты!
-- Нужны ли они или нет -- не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
-- Господа, господа, пожалуйста, без личностей! -- воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
-- Не беспокойся, -- промолвил он. -- Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин... господин доктор. Позвольте, -- продолжал он, обращаясь снова к Базарову, -- вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным...
-- Опять иностранное слово! -- перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. -- Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках...
-- Что же вы делаете?
-- А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда...
-- Ну да, да, вы обличители, -- так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но...
-- А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
-- Так, -- перебил Павел Петрович, -- так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
-- И решились ни за что не приниматься, -- угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
-- А только ругаться?
-- И ругаться.
-- И это называется нигилизмом?
-- И это называется нигилизмом, -- повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
-- Так вот как! -- промолвил он странно спокойным голосом. -- Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
-- Чем другим, а этим грехом не грешны, -- произнес сквозь зубы Базаров.
-- Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
-- Гм!.. Действовать, ломать... -- продолжал он. -- Но как же это ломать, не зная даже почему?
-- Мы ломаем, потому что мы сила, -- заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
-- Да, сила -- так и не дает отчета, -- проговорил Аркадий и выпрямился.
-- Несчастный! -- возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, -- хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила -- да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех -- миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
-- Коли раздавят, туда и дорога, -- промолвил Базаров. -- Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
-- Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
-- От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, -- ответил Базаров.
-- Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше "Девушки у фонтана" не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
-- По-моему, -- возразил Базаров. -- Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
-- Браво! браво! Слушай, Аркадий... вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! -- и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
-- Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, -- флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. -- Спор наш зашел слишком далеко... Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, -- прибавил он, вставая, -- когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
-- Я вам миллионы таких постановлений представлю, -- воскликнул Павел Петрович, -- миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
-- Ну, насчет общины, -- промолвил он, -- поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
-- Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! -- закричал Павел Петрович.
-- И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем...
-- Надо всем глумиться, -- подхватил Павел Петрович.
-- Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
-- Вот, -- начал наконец Павел Петрович, -- вот вам нынешняя молодежь! Вот они -- наши наследники!
-- Наследники, -- повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. -- Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька -- а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
-- Ты уже чересчур благодушен и скромен, -- возразил Павел Петрович, -- я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilh, и не имеем той дерзкой самонадеянности... И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? "Я имею привычку предпочитать красное!" -- отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение...
-- Вам больше чаю не угодно? -- промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
-- Нет, ты можешь велеть самовар принять, -- отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir {добрый вечер (франц.).
}, и ушел к себе в кабинет."
Разногласия во взглядах на жизнь либерала П.П.Кирсанова и нигилиста Е.Базарова приводят к постоянным столкновениям между ними. Они спорят о многих актуальных проблемах того времени. В результате мы видим их отношение к общественному строю, дворянству, народу, религии, искусству. Павел Петрович вынужден признать, что в обществе не все в порядке. Базарову же недостаточно мелкого обличительства, если прогнили основы. «Исправьте общество», - только в этом видит он пользу. Ответ Кирсанова: «Нам дорога цивилизация. Нам дороги ее плоды…». Значит, этот человек не собирается ничего изменять. В отличие от аристократов, главное занятие которых – «ничегонеделание», нигилисты не склонны заниматься пустыми разговорами. Деятельность – их главная цель. Но какая деятельность? Молодежь пришла разрушать и обличать, а построением должен заняться кто-то другой. «Сперва нужно место расчистить», - говорит Базаров. Не менее принципиальным является спор героев о русском народе. Павел Петрович умиляется его религиозностью и патриархальностью, отсталостью и традиционностью. Базаров же, напротив, презирает мужика за его невежество, считает, что «грубейшее суеверие душит страну». В то же время Кирсанов пренебрежительно относится к простым людям: разговаривая с крестьянами, он «морщится и нюхает одеколон». Базаров же гордится тем, что умеет говорить с народом, а его «дед землю пахал». Серьезные расхождения у «отцов» и «детей» обнаруживаются и в отношении к искусству, к природе. Павел Петрович не чуждается духовной жизни и культуры. Его раздражает отрицание Базаровым всего того, что не имеет практического смысла. Для Базарова же «читать Пушкина – потерянное время, заниматься музыкой смешно, наслаждаться природою – нелепо». Он считает, что искусство размягчает душу, отвлекает от дела. Кирсанов, понимая, что не может победить нигилиста в споре, прибегает к последнему способу решения проблемы – дуэли. Иронически изображая схватку, Тургенев подчеркивает нелепость поведения Павла Петровича, несостоятельность его убеждения, что силой можно заставить поколение «детей» думать так же, как поколение «отцов». Кирсанов и Базаров остаются каждый при своем мнении. В этом противостоянии нигилиста и аристократа не нашлось победителя. Финал романа подчеркивает безжизненность идей обоих героев. Павел Петрович уезжает в Дрезден, где продолжает вести аристократический образ жизни, понимая, что в России наступает совершенно другое время. Базаров отправляется в деревню к родителям, признав несостоятельность своих взглядов. Таким образом, в романе «Отцы и дети» И.С.Тургенев показал идейную борьбу двух поколений, борьбу отживающего свой век старого и рождающегося нового мира. Мы видим, что принципы и идеалы «отцов» уходят в прошлое, но и молодое поколение, вооруженное идеями нигилизма, не способно обеспечить будущее России, ведь прежде, чем разрушать, надо знать, что строить. Ни в коем случае нельзя отбрасывать опыт предшественников. Крепкая нить должна связывать одно поколение с другим, только тогда возможно движение вперед.
Первая впечатлившая меня сцена - встреча Аркадия со своим отцом. Николай Петрович "казался гораздо тревожнее своего сына", а Аркаша весело отвечала на ласки. Оба героя были рады встрече друг с другом.
История дяди Аркадия была очень необычной, может быть, этим она меня и зацепила. В молодости полюбив загадочную княгиню Р., Павел Петрович бросает службу и следует за ней за границу, где девушка пытается скрыться от навязчивого поклонника.
Отношения окончательно не складываются, и Кирсанов возвращается в Россию. Через несколько лет Р. умирает, а Павел Петрович пытается найти покой в имении брата, оставаясь закоренелым холостяком.
Лично для меня знакомство Базарова с Одинцовой - важнейший момент в книге. Интересно, что Анна Сергеевна производит неизгладимое впечатление на Евгения Васильевича, но поначалу он отзывается по-привычному цинично: "Посмотрим, к какому разряду млекопитающих относится сия особа". Аркадий же с удивлением замечает, что его друг в присутствии одной из самых красивых женщин краснеет, а в разговоре старается подбирать темы, не касающиеся его воззрений и убеждений.
Одним из самых эмоциональных сильных моментов романа для меня является признание нигилиста в любви: "Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно..."; "Базаров уперся лбом в стекло окна.
Он задыхался". Получается, что человек, уверенный в правоте и непоколебимости своих убеждений может ошибаться.
Хоть Евгению было нелегко и даже болезненно открыть в себе способность любить, но пройдя через эту жизненную школу он обогащает свою душу и становятся более человечным.
Даже не знаю, как точно описать момент встречи и "Енюши" со своими родителями. С одной стороны, он трогательный, с другой, неловкий, ведь Василий Иванович и Арина Власьевна очень обрадовались приезду сына, но зная, что он не одобряет такое проявление чувств, старались держаться сдержаннее: "А у самого губы и брови дёргало, и подбородок трясся... но он, видимо, желал победить себя и казаться чуть равнодушным".
Следующая страница, запавшая мне в душу - признание Аркадия в любви с последующим за ним предложением руки и сердца. Катя, столь сблизившаяся с Кирсановым младшим отвечает ему согласием: "Екатерина Сергеевна, - проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, - я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю кроме Вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и попросить вашей рук, и..."
Я описала свои любимые страницы романа. Думаю, что лет через десять я перечитаю эту книгу и открою для себя еще много нового и мне понравится еще больше моментов.
Весь мир Базарова рушится, все его убеждения теряют свою силу и аргументацию. … Земная человеческая оказалась сильнее убеждений нигилиста, и это невыносимо сознавать.
Доктор успел шепнуть ей, что нечего и думать о выздоровлении больного.
Она взглянула на Базарова... и остановилась у двери, до того поразило ее это воспаленное и в то же время мертвенное лицо с устремленными на нее мутными глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила - мгновенно сверкнула у ней в голове.
Спасибо,- усиленно заговорил он,- я этого не ожидал. Это доброе дело. Вот мы еще раз и увиделись, как вы обещали.
Ну, спасибо,- повторил Базаров.- Это по-царски. Говорят, цари тоже посещают умирающих.
Евгений Васильич, я надеюсь...
Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая штука смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу... а там придет беспамятство, и фюить ! (Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать... я любил вас! Это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь - форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что - какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая...
Анна Сергеевна невольно содрогнулась.
Ничего, не тревожьтесь... сядьте там... Не подходите ко мне: ведь моя болезнь заразительная.
Анна Сергеевна быстро перешла комнату и села на кресло возле дивана, на котором лежал Базаров.
Великодушная! - шепнул он.- Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая... в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта - как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет... Всё равно: вилять хвостом не стану.
Базаров умолк и стал ощупывать рукой свой стакан. Анна Сергеевна подала ему напиться, не снимая перчаток и боязливо дыша.
Меня вы забудете,- начал он опять,- мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет... Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось... вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать...
Он разом принял руку и приподнялся.
Прощайте,- проговорил он с внезапной силой, и глаза его блеснули последним блеском.- Прощайте... Послушайте... ведь я вас не поцеловал тогда... Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет...
Анна Сергеевна приложилась губами к его лбу.
И довольно! - промолвил он и опустился на подушку.- Теперь... темнота...
Мои любимые страницы романа Тургенева "Отцы и дети".
Когда я начала читать роман "Отцы и дети", я подумала, что мне он совершенно не понравится. Но я ошиблась. Вначале герой Тургенева Базаров мне был даже в некоторой степени противен. Но когда я больше узнала о нем, я поняла, что он всего лишь обычный человек, только отличающийся от других своим мировоззрением, своим отношением к окружающему миру и людям. Пусть он и нигилист, и циник. но Базаров вовсе не жестокий человек. Просто он таков, какой есть. И я приняла его.
Что касается моих любимых страниц в романе Тургенева "Отцы и дети", то я насчитала примерно три эпизода. Самый первый эпизод, который мне понравился, и изменил мое отношение к Евгению - это его признание в любви Анне Сергеевне. Здесь, как я считаю, был переломный момент. базаров, весь такой холодный, сдержанный, вдруг проявляет столь сильные чувства. "... Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало... это страсть в нем билась, сильныя и тяжелая - страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей..." Я понимаю, как Базарову сложно было признаться в своих чувствах. И простому человеку это представляется трудным, что уж говорить о Базарове, который вообще не верил в любовь и романтику.
Вторая сцена, понравившаяся мне - это признание в любви Кате Аркадием. Сравнивая любовь Аркадия и Базарова, видно, что чувства первого более нежны, более чисты. Аркадий так волнуется, никак не может признаться в любви и попросить руки Кати. "Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы... Неужели вы давно не убедились, что все другое... все, все другое давно исчезло без следа?.. Я люблю вас... поверьте же мне!" И то, как Катя взглянула на него, "важным и светлым взглядом" тронуло меня до глубины души.
Третий мой любимый эпизод - смерть Базарова. Я думаю, эта часть романа никого не может оставить равнодушным. Атмосфера эпизода наполнена грустью. отчаянием, страхом и волнением родителей героя, внешним спокойствием Базарова и внутренней яростью, сожалением. Евгений сожалел, что не успел сделать еще так много, был ужасно зол на свое тело, которое так подвело его. Но в нем не было страха, Базаров не боялся смерти. В то время, как Василий Иванович убеждал себя, что его сын всего лишь простудился, Базаров не пытается себя обмануть, он смотрит смерти в лицо и не трусит. Каким же надо быть сильным, волевым человеком, чтобы, зная, что скоро умрешь, зная, что ничего уже нельзя сделать, так спокойно себя вести. Другой человек давно бы уже впал в отчаяние, в панику, но не Базаров. Он с гордо поднятой головой встречает свою кончину, он не ломается и до последней минуты своей жизни остается верен себе и своим принципам. Евгений не тешит себя надеждой, в отличие от своего отца. "А все таки мы тебя вылечим!" - говорит Василий Ивановия. на что Евгений спокойно отвечает: "Ну, это дудки. Но не в этом дело. Я не ожидал, что так скоро умру; это случайность, очень, по правде сказать, неприятная".
И конечно же нельзя забыть сцены прощания Базарова и Анны Сергеевны.
- Ну, спасибо... Это по царски. Говорят, цари тоже посещают умирающих.
- Евгений Васильевич, я надеюсь...
- Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу... а там придет беспамятство, и фюить! Ну, что ж мне вам сказать... я люблю вас!..
Анна Сергеевна целует его в губы.
Роман Тургенева "Отцы и дети" стал для меня большим открытием, я узнала много нового. В целом роман мне запал глубоко в душу. Я думаю, мне было интересно читать именно потому, что раньше я такого не прочитывала. Характеры героев, их поведение, а в особенности все, что касается Базарова, было ново для меня и увлекательно. Думаю, лет через десять я перечитаю эту книгу и, несомненно, сделаю еще больше открытий.
