Маленькие трагедии» как цикл. Жанровая специфика. Своеобразие психологического анализа. Проблематика трагедии «Скупой рыцарь», «Пир во время чумы. Трагедия Скупой рыцарь характер и образ Альбера — художественный анализ. Пушкин Александр Сергеевич Чтение п
» – Пушкин изображает скупость, обратившуюся во всепоглощающую страсть, со всем ее отталкивающим безобразием. Барон не только «господин» и хозяин своего богатства, но и раб его. Сам он говорит, что он «выше желаний», но на самом деле это неверно, т. к. страсть приобретения не останавливается в своем развитии.
Высшее наслаждение скупого рыцаря, его «счастливый день», когда он может всыпать горсть золота «в шестой сундук, еще неполный». Ясно, что этим его желания не удовлетворены, не пресыщены; пока он жив, он хотел бы еще и еще накапливать золото, наполнять сундуки. В мрачной фигуре барона есть что-то демоническое; когда он хочет отпереть сундук, чтобы всыпать в него горсть золота, он говорит страшные слова:
Сердце мне теснит
Какое-то неведомое чувство...
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе...
Пушкин. Скупой рыцарь. Радиотеатр
Как всегда, от одного главного порока рождаются другие. Мы ясно видим это на примере скупого рыцаря. От скупости в нем развилась безжалостность; достаточно вспомнить несчастную вдову с тремя детьми, которая принесла долг мужа и умоляла барона пожалеть ее. Разглядывая горсть золота в своей руке, он вспоминает:
Тут есть дублон старинный... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях, воя.
Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Ее прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла
И не захочет завтра быть в тюрьме...
Какая безжалостность, какое бессердечие в этой зачерствелой душе! От скупости в бароне развилась и полная беспринципность, и неразборчивость в средствах; ему безразлично, каким образом Тибо, «ленивец, плут», раздобыл деньги, которые он ему был должен: – «украл, конечно», или может быть ограбил, убил кого-нибудь
«Там на большой дороге, ночью, в роще...»
…………………………
Да [говорит барон] если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп – я захлебнулся б
В моих подвалах верных…
К скупости присоединяется страсть властолюбия , упоение своей силой: – «Я царствую!» восклицает барон, любуясь блеском золота в открытом сундуке. Но эта страсть власти у него бесцельная, пустая, не как у царя Бориса , который стремился употребить свою власть для блага народа, для блага родной страны. «Скупой рыцарь» упоен только сознанием силы и власти, сознанием, что он «как некий демон может править миром», что он своим золотом может поработить себе «и вольный Гений», – «и добродетель, и бессонный труд». –
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне все послушно, я же – ничему...
Он наслаждается сознанием этой силы, сознанием доступности ему всех наслаждений мира, но никогда из-за своей скупости не истратит ни одной горсти из накопленных сокровищ; напротив, он хотел бы до самой смерти и даже после смерти скрывать от «взоров недостойных» свой подвал:
О, если б из могилы
Придти я мог, сторожевою тенью
Сидеть на сундуке и от живых
Сокровища мои хранить, как ныне!
На сына своего рыцарь клевещет, чернит его в глазах герцога только из страха, что тот будет тратить накопленные отцом деньги.
И в то же время барон – живая душа, в нем еще есть человеческие чувства; угрызения совести еще не умерли в нем, он знает их муки:
Совесть,
Когтистый зверь, скребящий сердце, совесть,
Незванный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый; эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают!
Видно много выстрадал барон в борьбе со своей совестью, стараясь заглушить ее голос.
Скупой рыцарь. Картина К. Маковского, 1890-е
Рядом с бароном, в противоположность ему, встает перед нами куда более симпатичный образ его сына Альбера. Пылкий юноша страдает от жалкого положения, в котором держит его отец, от «стыда горькой бедности». Но эта бедность не развивает в нем скупости, которой так легко было бы заразиться «под кровлею одной с отцом»; Альбер не становится скрягой: денег у него нет, но мы видим, что и последнюю бутылку подаренного ему вина он посылает через своего слугу больному кузнецу. Он не может любить своего отца, но как он негодует, как потрясен, когда понимает намек еврея-ростовщика, предлагающего ему отравить отца! Доведенный до отчаяния этим ужасным, подлым предложением еврея, Альбер решает идти к герцогу, жаловаться и «искать управы». Такое же пылкое, бурное негодование охватывает его честную, благородную душу, когда он слышит возводимую на него отвратительную клевету отца. Такая несправедливость и ложь доводит его до того, что он кричит в лицо отцу: «вы лжец!» – и принимает вызов, брошенный ему бароном.
Несколькими штрихами необычайно ярко и реально изображена фигура еврея Соломона с его беспринципной корыстной душонкой. Этот знает цену и силу денег! Страх слабого перед сильным и в то же время алчность его мелкой души чувствуется в его осторожных выражениях, оговорках: когда неясно, полунамеками он рассказывает о «чудесном торге» своего друга, Товия, Альбер нетерпеливо спрашивает:
«Твой старичок торгует ядом?» «Да –
И
ядом...»
отвечает Соломон. Этим «и » еврей тщится смягчить своё гнусное предложение отравить барона.
В трех коротких сценах «Скупого рыцаря» Пушкиным сжато, живо и реально изображены характеры всех действующих лиц, глубокая трагедия человека, зачерствевшего в своих пороках и погибающего от них.
В «маленьких трагедиях» Пушкин сталкивает взаимоисключающие и вместе с тем неразрывно связанные точки зрения и правды своих героев в своеобразном полифоническом контрапункте. Это сопряжение противоположных жизненных начал проявляется не только в образно-смысловой структуре трагедий, но и в их поэтике. Это наглядно проявляется уже в названии первой трагедии - «Скупой рыцарь».
Действие происходит во Франции, в позднее средневековье. В лице барона Филиппа Пушкин запечатлел своеобразный тип рыцаря-ростовщика, порожденный эпохой перехода от феодальных отношений к буржуазно-денежным. Это особый социальный «вид», своего рода социальный кентавр, причудливо сочетающий в себе черты противоположных эпох и укладов. В нем живы еще представления о рыцарской чести, о своей социальной привилегированности. В то же время он носитель уже других устремлений и идеалов, порождаемых возрастающей силой денег, от которых уже в большей мере, чем от происхождения и титулов, зависит положение человека в обществе. Деньги расшатывают, размывают границы сословно-кастовых групп, рушат перегородки между ними. В связи с этим увеличивается значение личностного начала в человеке, его свободы, но вместе с тем и ответственности - за себя и других.
Барон Филипп - крупный, сложный характер, человек огромной воли. Главной его целью становится накопление золота как главной ценности в формирующемся новом укладе жизни. Поначалу это накопительство для него не самоцель, а лишь средство обретения полной независимости и свободы. И Барон как будто достигает своей цели, о чем говорит его монолог в «подвалах верных»: «Что не подвластно мне? Как некий демон Отселе миром править я могу...» и т. д. (V, 342-343). Однако эта независимость, власть и сила покупаются слишком дорогой ценой - слезами, потом и кровью жертв бароновой страсти. Но превращением других людей в средство осуществления его цели дело не ограничивается. Барон и себя в конце концов превращает лишь в средство осуществления этой цели, за что расплачивается утратой своих человеческих чувств и качеств, даже и таких естественных, как отцовские, воспринимая родного сына как своего смертельного врага. Так деньги из средства обретения независимости и свободы незаметно для героя превращаются в самоцель, придатком которой становится Барон. Недаром его сын Альбер говорит о деньгах: «О, мой отец не слуг и не друзей В них видит, а господ, и сам им служит... как алжирский раб, -Как пес цепной» (V, 338). Пушкин как бы заново, но уже реалистически переосмысливает проблему, поставленную в «Кавказском пленнике»: неизбежность обретения на путях индивидуалистического бегства от общества вместо чаемой свободы - рабства. Эгоистическая монострасть приводит Барона не только к его отчуждению, но и к самоотчуждению, т. е. к отчуждению от своей человеческой сущности, от человечности как ее основы.
Однако у барона Филиппа есть своя правда, которая объясняет и в какой-то мере оправдывает его жизненную позицию. Думая о своем сыне - наследнике всех его богатств, которые ему достанутся без всяких усилий и забот, он видит в этом попрание справедливости, разрушение основ утверждаемого им миропорядка, в котором все должно быть достигнуто и выстрадано самим человеком, а не передаваться как незаслуженный дар божий (в том числе и царский престол - тут возникает интересная перекличка с проблематикой «Бориса Годунова», но на иной жизненной основе). Наслаждаясь созерцанием своих сокровищ, Барон восклицает: «Я царствую!.. Какой волшебный блеск! Послушна мне, сильна моя держава; В ней счастье, в ней честь моя и слава!» Но вслед за этим его обуревают вдруг смятение и ужас: «Я царствую... но кто вослед за мной Приимет власть над нею? Мой наследник! Безумец, расточитель молодой. Развратников разгульных собеседник!» Барона ужасает не неизбежность смерти, расставания с жизнью и с сокровищами, а нарушение высшей справедливости, которая придавала его жизни смысл: «Он расточит... А по какому праву? Мне разве даром это все досталось... Кто знает, сколько горьких воздержаний, Обузданных страстей, тяжелых дум, Дневных забот, ночей бессонных мне Все это стоило?.. Нет, выстрадай сперва себе богатство, А там посмотрим, станет ли несчастный То расточать, что кровью приобрел» (V, 345-346).
Здесь есть своя логика, стройная философия сильной и трагической личности, со своей последовательной, хотя и не выдержавшей испытания на человечность правдой. Кто виноват в этом? С одной стороны, исторические обстоятельства, эпоха наступающей меркантильности, при которой ничем не сдерживаемый рост материального богатства ведет к духовному обнищанию и превращает человека из самоцели всего лишь в средство достижения других целей. Но Пушкин не снимает ответственности и с самого героя, выбравшего путь достижения свободы и независимости в индивидуалистическом отъединении от людей.
С проблемой выбора жизненной позиции связан и образ Альбера. Упрощенным представляется его распространенное истолкование как измельченного варианта личности его отца, в котором со временем будут утрачены черты рыцарства и восторжествуют качества ростовщика-накопителя. В принципе такая метаморфоза возможна. Но она не фатально неизбежна, ибо и от самого Альбера зависит, сохранит ли он присущие ему открытость людям, общительность, доброту, умение думать не только о себе, но и о других (здесь показателен эпизод с больным кузнецом), или растеряет эти качества, как его отец. В этом плане знаменательна финальная реплика Герцога: «Ужасный век, ужасные сердца». В ней вина и ответственность как бы равномерно распределяются - между веком и «сердцем» человека, его чувством, разумом и волей. В момент развития действия барон Филипп и Альбер выступают, несмотря на кровное родство, как носители двух противостоящих, но в чем-то и взаимокорректирующих правд. И в той и в другой есть элементы и абсолютности, и относительности, проверяемые и развиваемые в каждую эпоху каждым человеком по-своему.
В «Скупом рыцаре», как и во всех других «маленьких трагедиях», реалистическое мастерство Пушкина достигает своего расцвета - по глубине проникновения в социально-историческую и нравственно-психологическую сущность изображаемых характеров, по умению рассмотреть во временном и частном - непреходящее и общечеловеческое. В них достигает своего полного развития и такая особенность поэтики пушкинских произведений, как их «головокружительная краткость» (А. Ахматова), заключающая в себе «бездну пространства» (Н. Гоголь). От трагедии к трагедии возрастает масштабность и содержательная емкость изображаемых образов-характеров, глубина, в том числе и нравственно-философская, отображаемых конфликтов и проблем человеческого бытия - в его особых национальных модификациях и глубинных общечеловеческих «инвариантах».
Сравнительный анализ трагедии "Скупой рыцарь" А.С.Пушкина и комедии Мольера "Скупой"
Почему мы так любим театр? Почему по вечерам спешим в зрительный зал, забыв об усталости, о духоте галерки, оставив домашний уют? И не странно ли, что сотни людей напряженно смотрят часами в открытый зрительному залу ящик сцены, смеются и плачут, а потом ликующе кричат «Браво!» и аплодируют?
Театр возник из праздника, из желания людей слиться в едином чувстве, в чужой судьбе понять свою, увидеть воплощенными на сцене свои мысли и переживания. Как мы помним, в Древней Греции на праздниках веселого бога вина и плодородия Диониса были приняты обряды с переодеванием, пением, разыгрыванием сцен; на площади, среди народного шествия, родились комедия и трагедия. Затем покровителем искусства стал другой бог - бог Солнца, строгий и изящный Аполлон, а его спутницами стали не козлоногие сатиры, а прелестные музы. От необузданного веселья человечество шло к гармонии.
Муза трагедии получила имя Мельпомена. Она исполнена воли и движения, порыва и возвышенной мысли. На лице Мельпомены скорее просветление, чем уныние. И только маска, которую муза держит в руках, кричит от ужаса, боли и гнева. Мельпомена как бы преодолевает страдание, которое всегда было содержанием трагедии, и возвышает нас, зрителей, до катарсиса - очищения души страданием, мудрого понимания жизни.
«Сущность трагедии, - писал В.Г. Белинский, - заключается в столкновении... естественного влечения сердца с нравственным долгом или просто с необоримым препятствием... Действие, производимое трагедиею, - потрясающий душу священный ужас; действие, производимое комедиею, - смех... Сущность комедии - противоречие явлений жизни с назначением жизни ».
Вглядимся в музу комедии Талию. Сбросив тяжелый плащ, она присела на камень, и кажется, что ее легкое тело готово к полету, игре, юным проказам и дерзости. Но есть и усталость в ее позе, и недоумение в лице. Может быть, Талия думает о том, как много в мире зла и как трудно ей, юной, прекрасной, легкой, быть бичом пороков?
Комедия и трагедия противостоят друг другу как разные отношения к жизни. Сравните маски, которые держат в руках Мельпомена и Талия. Они непримиримы: скорбь - и злоба, отчаяние - и насмешка, боль - и лукавство. Так несходно откликаются на противоречия жизни комедия и трагедия. Но и Талия не весела, а скорее печальна и задумчива. Комедия бодро сражается со злом, но в ней есть и горечь.
Чтобы понять, в чем противостоят и в чем родственны комедия и трагедия, сравним «Скупого рыцаря» Пушкина и «Скупого» Мольера. Заодно увидим разницу и в двух направлениях искусства - классицизма и реализма.
В комедии классицизма допускалась правда - «подражание природе», ценилась яркость характера, в котором преобладало какое-то одно, главное свойство, но требовалось и изящество, легкость. Буало бранил Мольера за то, что его комедии слишком остры, язвительны, резки.
Комедия Мольера «Скупой» беспощадно высмеивает старика Гарпагона, который больше всего на свете любит деньги. Сын Гарпагона Клеант влюблен в девушку из небогатого семейства, Марианну, и очень горюет, что не может помочь ей. «Так горько, - жалуется Клеант своей сестре Элизе, - что и сказать нельзя! В самом деле, что может быть ужаснее этой черствости, этой непонятной скаредности отца? На что нам богатство в будущем, если мы не можем воспользоваться им теперь, пока молоды, если я весь в долгу, оттого что мне жить не на что, если нам с тобой приходится, чтобы мало-мальски прилично одеваться, брать в долг у купцов?» Через ростовщика Симона Клеант пытается раздобыть денег, платя чудовищные проценты. Оправдываясь, он говорит: «Вот до чего наши отцы доводят нас проклятой скупостью! Можно ли после этого удивляться, что мы желаем им смерти?»
Старик Гарпагон сам хочет жениться на юной Марианне. Но влюбленность не делает его ни щедрым, ни благородным. Постоянно подозревая своих детей и слуг в желании его обокрасть, он прячет шкатулку со своим капиталом в 10 тысяч экю в саду и все время бегает туда присмотреть за нею. Однако ловкий слуга Клеанта Лафлеш, выбрав момент, похищает шкатулку. Гарпагон в ярости:
«Гарпагон (кричит в саду, затем вбегает). Воры! Воры! Разбойники! Убийцы! Смилуйтесь, силы небесные! Я погиб, убит, зарезали меня, деньги мои украли! Кто бы это мог быть? Что с ним сталось? Где он? Куда спрятался? Как мне найти его? Куда бежать? Или не надо бежать? Не там ли он? Не здесь ли он? Кто он? Стой! Отдай мои деньги, мошенник!.. (Сам себя ловит за руку.) Ах, это я!.. Я потерял голову - не пойму, где я, кто я и что делаю. Ох, бедные мои денежки, друзья мои милые, отняли вас у меня! Отняли мою опору, мою утеху, мою радость! Все для меня кончено, нечего мне больше делать на этом свете! Не могу я без вас жить! В глазах потемнело, дух захватило, умираю, умер, похоронен. Кто воскресит меня?»
Комедия заканчивается благополучно. Ради возвращения шкатулки Гарпагон соглашается на брак сына и Марианны и отступается от своего желания жениться на ней.
Действие трагедии «Скупой рыцарь» происходит в эпоху позднего феодализма. Средневековье в литературе изображалось по-разному. Писатели часто придавали этой эпохе суровый колорит строгого аскетизма в мрачной религиозности. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Трагедия Скупой рыцарь характер и образ Альбера. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Такова средневековая Испания в «Каменном госте» Пушкина. Согласно другим условно-литературным представлениям, средневековье - мир рыцарских турниров, трогательной патриархальности, поклонения даме сердца. Рыцари наделялись чувствами чести, благородства, независимости, они вступались за слабых и обиженных. Такое представление о рыцарском кодексе чести - необходимое условие правильного понимания трагедии «Скупой рыцарь».
В «Скупом рыцаре» изображен тот исторический момент, когда феодальный порядок уже дал трещину и жизнь вступила в новые берега. В первой же сцене, в монологе Альбера, нарисована выразительная-картина. Дворец Герцога полон придворными - нежными дамами и кавалерами в роскошных одеждах; герольды славят мастерские удары рыцарей на турнирных поединках; вассалы собираются за столом сюзерена. В третьей сцене Герцог предстает покровителем своих верных дворян и выступает их судьей. Барон, как и велит ему рыцарский долг перед государем, по первому требованию является во дворец. Он готов защищать интересы Герцога и, несмотря на преклонный возраст, «кряхтя, взлезть снова на коня». Однако, предлагая свои услуги на случай войны, Барон уклоняется от участия в придворных увеселениях и живет затворником в своем замке. Он с презрением отзывается о «толпе ласкателей, придворных жадных».
Сын Барона, Альбер, напротив, всеми помыслами, всей душой рвется во дворец («Во что бы то ни стало на турнире явлюсь я»).
И Барон и Альбер крайне честолюбивы, оба стремятся к независимости и превыше всего ее ценят.
Право на свободу обеспечивали рыцарям их дворянское происхождение, феодальные привилегии, власть над землями, замками, крестьянами. Свободен был тот, кто обладал полнотой власти. Поэтому предел рыцарских упований - абсолютная, безграничная власть, благодаря которой завоевывалось и защищалось богатство. Но в мире уже многое изменилось. Чтобы сохранить свою свободу, рыцари вынуждены продавать владения и с помощью денег поддерживать достоинство. Погоня за золотом стала сущностью времени. Это перестроило весь мир рыцарских отношений, психологию рыцарей, неумолимо вторглось в их интимную жизнь.
Уже в первой сцене блеск и пышность герцогского двора - всего лишь внешняя романтика рыцарства. Раньше турнир был испытанием силы, ловкости, мужества, воли перед трудным походом, а теперь он тешит взоры сиятельных дворян. Альбер не очень-то радуется своей победе. Конечно, ему приятно одолеть графа, но мысль о пробитом шлеме тяготит юношу, которому не на что купить новые доспехи.
О бедность, бедность!
Как унижает сердце нам она! -
Горько сетует он. И признается:
Геройству что виною было? - скупость.
Альбер покорно подчиняется потоку жизни, который несет его, подобно другим дворянам, во дворец Герцога. Жаждущий увеселений юноша хочет занять достойное место в окружении сюзерена и встать вровень с придворными. Независимость для него - сохранение достоинства среди равных. Он нисколько не надеется на те права и привилегии, которые дает ему дворянство, и с иронией отзывается о «свиной коже» - пергаменте, удостоверяющем принадлежность к рыцарству.
Деньги преследуют воображение Альбера всюду, где бы он ни находился, - в замке, на турнирном поединке, на пиру у Герцога.
Лихорадочные поиски денег и легли в основу драматического действия «Скупого рыцаря». Обращение Альбера к ростовщику, а затем к Герцогу - два поступка, определяющих ход трагедии. И не случайно, конечно, что именно Альбер, для которого деньги стали идеей-страстью, ведет действие трагедии.
Перед Альбером открываются три возможности: либо получить деньги у ростовщика под заклад, либо дождаться смерти отца (или ускорить ее насильственным путем) и наследовать богатство, либо «заставить» отца достойно содержать сына. Альбер пробует все пути, ведущие к деньгам, но даже при его чрезвычайной активности они кончаются полным провалом.
Это происходит потому, что Альбер не просто вступает в конфликт с отдельными лицами, - он вступает в конфликт с веком. В нем еще живы рыцарские представления о чести и благородстве, но он уже понимает относительную ценность дворянских прав и привилегий. Наивность сочетается в Альбере с прозорливостью, рыцарские добродетели - с трезвой расчетливостью, и этот клубок противоречивых страстей обрекает Альбера на поражение. Все попытки Альбера достать деньги, не поступившись рыцарской честью, все его расчеты на независимость - фикция и мираж.
Пушкин, однако, дает нам понять, что мечты Альбера о независимости остались бы иллюзорными и в том случае, если бы Альбер наследовал отцу. Он предлагает нам заглянуть в будущее. Устами Барона открывается суровая правда об Альбере. Если «свиная кожа» не спасает от унижений (в этом Альбер прав), то и наследство не убережет от них, потому что за роскошь и увеселения надо платить не только богатством, но и дворянскими правами и честью. Альбер занял бы место среди льстецов, «придворных-жадных». А разве есть независимость в «дворцовых передних»? Еще не получив наследства, он уже соглашается идти в кабалу к ростовщику. Барон ни секунды не сомневается (и он прав!) в том, что его богатство вскоре перекочует в карман ростовщика. И в самом деле - ростовщик уже даже не на пороге, а в замке.
Таким образом, все пути к золоту, а посредством его к личной свободе, ведут Альбера в тупик. Увлекаемый потоком жизни, он, однако, не может отринуть рыцарские традиции и тем самым противостоит новому времени. Но эта борьба оказывается бессильной и напрасной: страсть к деньгам несовместима с честью, благородством. Перед этим фактом Альбер уязвим и слаб. Отсюда рождается ненависть к отцу, который мог бы добровольно, по родственной обязанности и рыцарскому долгу, избавить сына и от бедности, и от унижений. Она перерастает в то исступленное отчаяние, в то звериное бешенство («тигренок» - называет Альбера Герцог), которое превращает тайную мысль о смерти отца в открытое желание его гибели.
Если Альбер, как помним, предпочел деньги феодальным привилегиям, то Барон одержим идеей власти.
Золото нужно Барону не для удовлетворения порочной страсти к стяжательству и не для наслаждения его химерическим блеском. Любуясь своим золотым «холмом», Барон чувствует себя властелином:
Я царствую!.. Какой волшебный блеск!
Послушна мне, сильна моя держава;
В ней счастие, в ней честь моя и слава!
Барон хорошо знает, что деньги без власти не приносят независимости. Острым штрихом Пушкин обнажает эту мысль. Альбер восхищен нарядами рыцарей, их «атласом да бархатом». Барон в своем монологе тоже вспомнит об атласе и скажет, что его сокровища «потекут» в «атласные диравые карманы». С его точки зрения, богатство, не опирающееся на меч, «расточается» с катастрофической быстротой.
Альбер и выступает для Барона таким «расточителем», перед которым не устоит веками воздвигавшееся здание рыцарства, а в него вложил лепту и Барон своим умом, волей, силой. Оно, как говорит Барон, было «выстрадано» им и воплотилось в его сокровищах. Поэтому сын, способный лишь расточать богатства, - живой укор Барону и прямая угроза защищаемой Бароном идеи. Отсюда понятно, сколь велика ненависть Барона к наследнику-расточителю, сколь велико его страдание при одной мысли о том, что Альбер «приимет власть» над его «державой».
Однако Барон понимает и другое: власть без денег также ничтожна. Меч положил к ногам Барона владения, но не удовлетворил его мечтаний об абсолютной свободе, которая, по рыцарским представлениям, достигается безграничной властью. То, что не довершил меч, должно сделать золото. Деньги, таким образом, становятся и средством защиты независимости, и путем к неограниченной власти.
Идея беспредельной власти превратилась в фанатическую страсть и придала фигуре Барона мощь и величие. Затворничество Барона, удалившегося от двора и сознательно заперевшегося в замке, с этой точки зрения может быть осмыслено в качестве своеобразной защиты своего достоинства, дворянских привилегий, вековых жизненных принципов. Но, цепляясь за старые устои и пытаясь отстоять их, Барон идет наперекор времени. Распря с веком не может не закончиться сокрушительным поражением Барона.
Однако причины трагедии Барона заключены также в противоречии его страстей. Пушкин всюду напоминает, что Барон - рыцарь. Он остается рыцарем и тогда, когда беседует с Герцогом, когда готов обнажить за него меч, когда вызывает сына на поединок и когда он одинок. Ему дороги рыцарские доблести, у него не исчезает чувство чести. Однако свобода Барона предполагает безраздельное господство, и другой свободы Барон не знает. Властолюбие Барона выступает и как благородное свойство натуры (жажда независимости), и как сокрушительная страсть для приносимых ей в жертву людей. С одной стороны, властолюбие - источник воли Барона, который обуздал «желания» и теперь наслаждается «счастием», «честью» и «славой». Но, с другой стороны, он мечтает о том, чтобы ему все повиновалось:
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне всё послушно, я же - ничему...
Одержимый этими мечтами, Барон не может обрести свободы. В этом причина его трагедии - добиваясь свободы, он ее растаптывает. Более того: властолюбие перерождается в иную, не менее могущественную, но гораздо более низменную страсть к деньгам. И это уже не столько трагическое, сколько комическое преображение.
Барон думает, что он царь, которому все «послушно», но безграничная власть принадлежит не ему, старому человеку, а той груде золота, которая лежит перед ним. Его одиночество оказывается не только защитой независимости, но и следствием бесплодной и сокрушительной скаредности.
Однако перед кончиной рыцарские чувства, увядшие, но не исчезнувшие вовсе, всколыхнулись в Бароне. И это проливает свет на всю трагедию. Барон давно уверил себя, что золото олицетворяет и честь его и славу. Однако в действительности честь Барона - его личное достояние. Эта истина пронзила Барона в тот момент, когда Альбер его оскорбил. В сознании Барона разом все рухнуло. Бессмысленными вдруг предстали все жертвы, все накопленные драгоценности. Зачем он подавлял желания, зачем лишал себя радостей жизни, зачем предавался «горьким воэдержаньям», «тяжелым думам», «дневным заботам» и «бессонным ночам», если перед короткой фразой - «Барон, вы лжете» - он беззащитен, несмотря на огромное богатство? Наступил час бессилия золота, и в Бароне проснулся рыцарь:
Так подыми ж, и меч нас рассуди!
Оказывается, власть золота относительна, и есть такие человеческие ценности, которые не продаются и не покупаются. Эта простая мысль опровергает жизненный путь и убеждения Барона.
Омск
Нравственно-философская проблематика трагедии «Скупой рыцарь»
«Нечего говорить об идее поэмы «Скупой рыцарь: она слишком ясна и сама по себе и по названию поэмы. Страсть скупости - идея не новая, но гений умеет и старое сделать новым...», - так писал, определяя идейный характер произведения . Г. Лесскис, отмечая некоторую «таинственность» трагедии в отношении ее публикации (нежелание Пушкина опубликовать трагедию под своим именем, приписывание авторства несуществующему драматургу английской литературы Ченстону), считал, что идейная направленность все же предельно ясна и проста: «В отличие от довольно загадочной внешней истории пьесы, ее содержание и коллизия представляется более простыми, чем в трех других» . По всей видимости, отправным моментом осмысления идейной природы произведения служил, как правило, эпитет, образующий смысловой центр названия и являющийся ключевым словом в кодовой означенности разрешения конфликта. И потому идея первой пьесы цикла «Маленькие трагедии» кажется «простой» - скупость.
Нам же видится, что данная трагедия посвящена не столько самой скупости, сколько проблеме ее осмысления, проблеме осмысления нравственности и духовного саморазрушения. Объектом философско-психологического и этического исследования становится человек, чьи духовные убеждения оказываются непрочными в кольце искушения.
Порочной страстью был поражен мир рыцарской чести и славы, стрела греха пробила самои основы бытия , уничтожила нравственные опоры. Все, что когда-то определялось понятием «рыцарский дух», было переосмыслено понятием «страсть».
Смещение жизненных центров приводит личность в духовную западню, своеобразным выходом из которой может стать лишь шаг, сделанный в пропасть не-бытия. Действительность осознанного и определенного жизнью греха ужасна своей реальностью и трагична своими последствиями. Однако силою осознания этой аксиомы обладает лишь один герой трагедии «Скупой рыцарь» - Герцог. Именно он становится невольным свидетелем нравственной катастрофы и бескомпромиссным судьей ее участников.
Скупость, действительно, является «двигателем» трагедии (скупость как причина и следствие растраченности духовных сил). Но смысл ее просматривается не только в мелочности скряги.
Барон не просто скупой рыцарь, но и скупой отец - скупой на общение с сыном, скупой на открытие ему истин жизни. Он закрыл свое сердце перед Альбером, предопределив тем самым свой конец и погубив еще не окрепнувший духовный мир своего наследника. Барон не хотел понять, что сын наследует не столько его золото, сколько его жизненную мудрость, память и опыт поколений.
Скупой на любовь и душевность, Барон замыкается на себе, на своей отдельности. Он самоустраняется от истинности семейных отношений, от «суетности» (какую видит вне своего подвала) света, создавая свой собственный мир и Закон: Отец реализуется в Создателе. Желание обладать золотом перерастает в эгоистическое желание обладать Вселенной. На троне должен быть только один правитель, в небесах - только один Бог. Такой посыл становится «подножием» Власти и причиной ненависти к сыну, который мог бы быть продолжателем Дела отца (имеется ввиду не пагубная страсть к накопительству, но дело семьи, передача от отца к сыну духовного богатства рода).
Именно эта уничтожающая и отмечающая своей тенью все проявления жизни скупость становится предметом драматического осмысления. Однако от авторского взгляда не ускользают и латентные, «вырисовывающиеся» исподволь причинные основы порочности. Автора интересуют не только результаты завершенности, но и их перво-мотивы.
Что заставляет Барона стать аскетом? Стремление стать Богом, Вседержителем. Что заставляет Альбера желать смерти отца? Желание стать обладателем золотых запасов барона, желание стать свободной, самостоятельной личностью, а главное, уважаемой и за храбрость и за состояние (что само по себе как посыл к существованию, но не к бытию, является вполне объяснимым и характерным для многих людей его возраста).
«Сущность человека - писал В. Непомнящий - определяется тем, что он в конечном счете хочет и что делает для осуществления своего желания. Поэтому «материалом» «маленьких трагедий» являются страсти человеческие. Пушкин взял три основные: свободу, творчество, любовь [...]
Со стремления к богатству, являющемуся, по мнению, Барона, залогом независимости, свободы началась его трагедия. К независимости - тоже через богатство - стремится Альбер [...]» .
Свобода как толчок, как призыв к реализации задуманного становится показателем, сопроводительным «элементом» и одновременно катализатором действия, имеющего нравственную значимость (позитивную или негативную).
Все в этом произведении максимально совмещено, синкретически сфокусировано и идейно сконцентрировано. Инверсионность заповеданных истоков бытия и дисгармоничность отношений, семейная отторгнутость и родовая прерванность (нравственная разорванность поколений) - все это отмеченные фактом реальности синте зы (синтетически организованные показатели) духовной драмы.
Алогизм отношений на уровне Отец - Сын является одним из показателей нравственной трагедии именно потому, что этическое значение конфликт драматического произведения получает не только (и не столько) тогда, когда разрешается по вертикали: Бог - Человек, но и тогда, когда герой становится богоотсутпником в реально-ситуативных фактах, когда осознанно или неосознанно «идеальное» подменяет «абсолютным».
Многоуровневость значений и разрешений конфликта определяет и полисемичность подтекстовых смыслов и их интерпретаций. Однозначности в понимании того или иного образа, той или иной проблемы, отмеченной вниманием автора, мы не обнаружим. Драматическому творчеству Пушкина не характерна категоричность оценок и предельная очевидность выводов, что было свойственно классицистической трагедии. Потому важно в ходе анализа его пьес внимательно вчитываться в каждое слово, отмечать перемены интонаций героев, видеть и чувствовать мысль автора в каждой ремарке.
Важным моментом в осмыслении идейно-содержательного аспекта произведения также является и аналитическое «прочтение» образов главных героев в их неразрывной соотнесенности и непосредственном отношении к уровневым фактам разрешения конфликта, имеющего амбивалентную природу.
Мы не можем согласиться с мнением некоторых литературоведов, видящих в этом произведении так же, как и в «Моцарте и Сальери», только одного главного героя, наделенного силой и правом движения трагедии. Так, М. Косталевская отмечала: «Первая трагедия (или драматическая сцена) - «Скупой рыцарь» - соответствует числу один. Главный, и по сути единственный герой - Барон. Остальные персонажы трагедии периферийны и служат лишь фоном центрального лица. И философия, и психология характера сконцентрированы и полно выражены в монологе Скупого рыцаря [...]» .
Барон, несомненно, является важнейшим, глубоко психологически «выписанным» знакообразом. Именно в соотнесении с ним, с его волей и его личностной трагедией просматриваются и графически отмеченные реальности со-бытия Альбера.
Однако несмотря на всю видимую (внешнюю) параллельность их жизненных линий, они все же являются сыновьями одного порока, исторически предопределенными и фактически существующими. Их зримая различность во многом объясняется и подтверждается возрастными, а потому и временными, показателями. Барон, пораженный всепоглощающей греховной страстью, отвергает своего сына, зарождая в его сознании ту же греховность, но отягощенную еще и скрытым мотивом отцеубийства (в финале трагедии).
Альбер так же движет конфликт, как и барон. Уже одно осознание того, что сын наследник, что он тот, кто будет после, заставляет Филиппа ненавидеть его и бояться. Ситуация по своей напряженной неразрешимости сходная с драматической ситуацией «Моцарта и Сальери», где зависть и страх за собственную творческую несостоятельность, мнимое, оправдательное стремление «спасти» Искусство и восстановить справедливость заставляют Сальери убить Моцарта. С. Бонди, размышляя над этой проблемой, писал: «В «Скупом рыцаре» и «Моцарте и Сальери» позорной страстью к наживе, скупостью, не гнушающейся преступлениями, завистью, доводящей до убийства друга, гениального композитора, охвачены люди, привыкшие к всеобщему уважению, и, главное, считающие это уважение вполне заслуженным [...] И они стараются уверить себя в том, что их преступными действиями руководят или высокие принципиальные соображения (Сальери), или если и страсть, то какая-то иная, не столь позорная, а высокая (барон Филипп)» .
В «Скупом рыцаре» боязнь отдать все тому, кто этого на заслуживает, порождает лжесвидетельство (поступок, по своим конечным результатам нисколько не уступающий действию яда, брошенного в «чашу дружбы»).
Замкнутый круг противоречий. Пожалуй, так стоило бы охарактеризовать конфликтность данного произведения. Здесь все «взращено» и замкнуто на противоречиях, противоположностях. Казалось бы, отец и сын противопоставлены друг другу, антиномичны. Однако это впечатление обманчиво. Действительно, изначально зримая установка на «горести» бедной юности, изливаемые обозленным Альбером, дают повод видеть разность героев. Но стоит только внимательно проследить за ходом мысли сына, как становится очевидной имманентная, пусть даже отмеченная в своей первооснове разнополярными знаками, их нравственная родственность с отцом. Хотя барон и не научил Альбера ценить и беречь то, чему посвятил свою жизнь.
Во временном отрезке действия трагедии Альбер молод, легкомысленен, расточителен (в своих мечтах). Но что будет потом. Возможно, прав Соломон, предрекающий юноше скупую старость. Вероятно, и Альбер когда-нибудь произнесет: «Мне разве даром это все досталось...» (имея ввиду и смерть отца, открывшую ему путь в подвал). Ключи, которые так безуспешно пытался отыскать барон в момент, когда жизнь его покидала, отыщет его сын и «грязь елеем царским напоит».
Филипп не передал, но по логике жизни, по воле автора произведения и по воле Бога, испытанием проверяющего духовную стойкость своих детей, против собственного желания «бросил» наследство, как бросил перчатку сыну, вызвав его на дуэль. Здесь вновь возникает мотив искушения (констатирующий незримое присутствие Дьявола), мотив звучащий уже в первой сцене, в первом же объемном монологе-диалоге (о пробитом шлеме) и первом же идейно значимом диалоге (диалоге Альбера и Соломона о возможности скорейшего получения денег отца). Этот мотив (мотив искушения) так же вечен и стар, как и мир. Уже в первой книге Библии читаем об искушении, результатом которого стало изгнание из Рая и обретение человеком земного зла.
Барон понимает, что наследник желает его смерти, в чем случайно признается, о чем проговаривается и сам Альбер: «Ужель отец меня переживет?»
Нельзя забывать, что Альбер все же не воспользовался предложением Соломона отравить отца. Но этот факт нисколько не опровергает наличие у него мысли, желания скорейшей смерти (но: не убийства!) барона. Желать смерти - это одно, но убить - совершенно другое. Сын рыцаря оказался не способным совершить поступок, на который смог решиться «сын гармонии»: «В стакан воды подлить... трех капель...». Ю. Лотман в этом смысле отмечал: «В «Скупом рыцаре» пир Барона состоялся, но другой пир, на котором Альбер должен был бы отравить отца, лишь упомянут. Этот пир произойдет в «Моцарте и Сальери», связывая «рифмой положений» эти две столь различные в остальном пьесы в единую «монтажную фразу». .
В «Моцарте и Сальери» слова героя первой трагедии, детализирующие весь процесс убийства, переструктурируются в ремарку автора со значением «действие - результат»: «Бросает яд в стакан Моцарта». Однако в минуту сильнейшего духовного напряжения сын принимает «первый дар отца», готовый сразиться с ним в «игре», ставка которой жизнь.
Неоднозначность конфликтно-ситуативных характеристик произведения определяется разностью исходных мотивов их возникновения и разнонаправленностью разрешения. Уровневые срезы конфликта обнаруживаются в векторах нравственных движений и знаках духовной дисгармонии, отмечающих все этические посылы и действия героев.
Если в «Моцарте и Сальери» противопоставление определено семантикой «Гений - Ремесленник», «Гений - Злодейство», то в «Скупом рыцаре» противопоставление идет в семантическом поле антитезы «Отец - Сын». Уровневая различность исходных показателей духовной драмы приводит и к различности финальных знаков ее развития.
Осмысляя вопросы нравственно-философской проблематики «Скупого рыцаря», следует сделать вывод о всезначимости этического звучания трагедии Пушкина, всеохватности поднимаемых тем и общечеловеческом уровне разрешения конфликта. Все векторные линии развития действия проходят через этическое подтекстовое пространство произведения, затрагивая глубинные, онтологические аспекты жизни человека, его греховности и ответственности перед Богом.
Библиографический список
1. . - М., 1985. - С. 484.
2. Пушкинский путь в русской литературе . - М.,1993. - С.298.
3. «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина, Движение во времени. - М., 19с.
