Брехт Бертольд

Кавказский меловой круг

Бертольд Брехт

Кавказский меловой круг

В сотрудничестве с Р.Берлау

Перевод С. Апта

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Старый крестьянин справа.

Крестьянка справа.

Молодой крестьянин.

Очень молодой рабочий.

Старый крестьянин слева.

Крестьянка слева.

Женщина-агроном.

Молодая трактористка.

Раненый солдат.

Другие колхозники и колхозницы.

Представитель из столицы.

Аркадий Чхеидзе - певец.

Его музы канты.

Георгий Абашвили - губернатор.

Нателла - его жена.

Михаил - их сын.

Гоги - адъютант.

Арсен Казбеки - жирный князь.

Конный гонец из города.

Hико Mикадзе |

Миха Лоладзе |

Симон Хахава - солдат.

Груше Вахнадзе - судо!мойка.

Три архитектора.

Четыре служанки.

Повариха.

Слуги во дворце губернатора.

Латники и солдаты губернатора и жирного князя.

Нищие и просители.

Старый крестьянин, продающий молоко.

Две знатные дамы.

Хозяин постоялого двора.

Работник.

Ефрейтор.

Латник "Дубина".

Крестьянка.

Три купца.

Лаврентий Вахнадзе - брат Груше.

Анико - его жена.

Их работники.

Крестьянка - временная свекровь Груше.

Давид - ее сын, муж Груше.

Гости на свадьбе.

Аздак - деревенский писарь.

Шалва - полицейский.

Старик беглец - великий князь.

Племянник Арсена Казбеки.

Вымогатель.

Хозяин другого постоялого двора.

Тамара - невестка хозяина.

Работник хозяина.

Старая бедная крестьянка.

Ираклий - ее свояк, бандит.

Три кулака.

Ило Шуболадзе |

} адвокаты.

Сандро Оболадзе |

Очень старая супружеская чета.

Спор о долине

Разрушенная кавказская деревушка. Среди развалин сидят кружком, пьют вино и курят колхозники - делегаты двух деревень, в большинстве женщины и пожилые мужчины. Есть и несколько солдат. К ним приехал из столицы представитель

государственной комиссии по восстановлению хозяйства.

Крестьянка слева (показывает). Вон там, в предгорье, мы задержали три фашистских танка, но яблоневый сад был уже уничтожен.

Старик справа. А наша молочная ферма! Остались одни развалины!

Молодая трактористка. Это я подожгла ферму, товарищ.

Представитель. Выслушайте теперь протокол. В Нуку прибыла делегация овцеводческого колхоза "Ашхети". Когда гитлеровцы наступали, колхоз по указанию органов власти угнал свои стада на восток. Сейчас колхоз ставит вопрос о реэвакуации. Делегация ознакомилась с состоянием местности и установила, что разрушения очень велики.

Делегаты справа утвердительно кивают.

Соседний плодоводческий колхоз имени Розы Люксембург (обращаясь к сидящим справа) вносит предложение использовать прежние пастбища колхоза "Ашхети" под плодоводство и виноградарство. Земля эта представляет собой долину, травы там скверные. Как представитель комиссии по восстановлению, я предлагаю обеим деревням самим решить вопрос, должен сюда возвращаться колхоз "Ашхети" или нет.

Старик справа. Прежде всего я еще раз протестую против жесткого регламента выступлений. Мы добирались сюда из колхоза "Ашхети" три дня и три ночи, а теперь вы хотите провести обсуждение всего за полдня!

Раненый солдат слева. Товарищ, у нас теперь не так много деревень, не так много рабочих рук и не так много времени.

Молодая трактористка. На все удовольствия нужна норма. Табак по норме, вино по норме, дискуссия тоже по норме.

Старик справа (со вздохом). Черт бы побрал фашистов! Ну что ж, буду говорить по существу. Объясню, почему мы хотим вернуть себе нашу долину. Причин тому много, но я начну с самых простых. Макинэ Абакидзе, разверни-ка сыр.

Крестьянка справа извлекает из большой корзины огромную голову сыра,

завернутую в тряпку. Смех и аплодисменты.

Прошу, товарищи, угощайтесь.

Старый крестьянин слева (недоверчиво). Это что, средство воздействия?

Старик справа (под смех присутствующих). Ну какое же это средство воздействия, Сураб, разбойник. Уж тебя-то мы знаем. Ты такой, что и сыр возьмешь и долину захватишь.

Ничего мне от тебя не нужно, только честный ответ. Нравится тебе этот, сыр?

Старик слева. Хорошо, отвечу. Да, нравится.

Старик справа. Так. (С горечью.) Пора бы мне знать, что ты ничего не смыслишь в сыре.

Старик слева. Почему это я не смыслю? Я же говорю, что сыр мне нравится.

Старик справа. Потому что он не может нравиться. Потому что он не такой, каким был раньше. А почему он не такой? Потому что нашим овцам новая трава нравится меньше, чем прежняя. Сыр не сыр, потому что трава не трава. Вот в чем дело. Прошу это записать в протокол.

Старик слева. Да ведь отличный сыр у вас.

Старик справа. Никакой он не отличный, а с натяжкой средний. Что бы там молодежь ни говорила, а новое пастбище никуда не годится. Я заявляю, что там нельзя жить. Что там даже по утрам не пахнет утром.

Кое-кто смеется.

Представитель. Не сердись, что они смеются, они ведь тебя понимают. Товарищи, почему любят родину? А вот почему: хлеб там вкуснее, небо - выше, воздух - душистее, голоса - звонче, по земле ходить легче. Разве не так?

Старик справа. Долина была испокон веков наша.

Солдат слева. Что значит "испокон веков"? Ничего не может принадлежать "испокон веков". Когда ты был молодой, ты принадлежал не себе, а князьям Казбеки.

Старик справа. По закону - долина наша.

Молодая трактористка. Законы нужно, во всяком случае, пересмотреть: может быть, они уже не годятся.

Старик справа. И то сказать. Разве все равно, какое дерево стоит возле дома, где ты родился? Или какой у тебя сосед - разве это все равно? Мы хотим вернуться хотя бы для того, чтобы нашими соседями были вы, разбойники. Можете опять смеяться.

Старик слева (смеется). Почему же ты тогда не можешь спокойно выслушать, что скажет насчет долины твоя соседка - наш агроном Като Вахтангова?

Крестьянка справа. Мы еще далеко не все сказали о нашей долине. Дома-то не все разрушены, а от фермы по крайней мере фундамент остался.

Представитель. Вы можете рассчитывать на помощь государства - и здесь и там, вы это знаете.

Крестьянка справа. Товарищ уполномоченный, здесь у нас не торговля. Я не могу снять с тебя шапку и надеть на тебя другую, - эта, мол, лучше. Может, она и лучше, да тебе твоя нравится.

Молодая трактористка. Земля - это не шапка, не шапка в нашей стране, товарищ.

Представитель. Спокойно, товарищи. Правильно, земельный надел надо рассматривать скорее как орудие, производящее полезные вещи, но неверно было бы не считаться с тем, что люди привязаны к определенному клочку земли. Прежде чем продолжать обсуждение, я предлагаю, чтобы вы рассказали товарищам из колхоза "Ашхети", что вы собираетесь делать с этой долиной.

«Кавказский меловой круг»: трагические судьбы региона *

Евгений Рашковский

Сейчас мы не можем найти форму сопротивления

нынешнему народофобскому, скажем так, убийству,

не возвращаясь к переоткрытию жизни через смерть.

Мы должны заново открывать жизнь.

Этот очерк носит характер сугубо обобщающий. Он не может восполнить ни чтения историографии и источников, ни путешествий по Кавказу, ни реального общения с людьми, ни созерцания ландшафтов, памятников архитектуры и музейных экспонатов, ни вслушивания в речевые, музыкальные и поэтические ритмы.

И все же, думаю, без некоторого теоретического «логоса», без попыток теоретического упорядочения любая сколько-нибудь сложная и замешанная на вековых противоречиях человеческая реальность попросту не дана нашему сознанию.

И для начала разговора напомню кульминационный эпизод притчевой пьесы Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг».

По велению судьи, вокруг мальчика Михаила Абашвили, сына убитого инсургентами губернатора, очерчивается меловой круг. И две женщины, претендующие на материнство, — бросившая ребенка в грозный час Натела Абашвили и спасшая, выходившая и усыновившая ребенка ценою своего доброго имени и чуть ли не собственной жизни судомойка Груше (sic!) Вахнадзе — приглашаются к некоему поединку. Каждая должна взять малыша за руку: кто вырвет ребенка из круга, той и быть матерью…

Поневоле вспоминаешь этот брехтовский эпизод, когда вдумываешься в судьбы нынешнего Кавказского региона: здесь каждая местность, каждый народ раздираемы противоречиями геостратегических, экономических и сырьевых потребностей; этнических, религиозных и культурных устремлений; амбиций и страстей лидерского своекорыстия. Притом каждый из народов региона далеко не ребенок, пассивно ожидающий решения своей судьбы: у каждого свои — в той или иной мере осознанные — интересы, пристрастия, фобии и страхи. И главное — потребность выжить. Достойно выжить.

Испытание на разрыв

Кавказский регион, условные северные границы которого пролегают между низовьями Дона и Волги, а южные (опять-таки условно) — по южным границам трех закавказских республик , представляет собой сложнейший, кипящий внутренними антагонизмами конгломерат несхожих языков, антропологических типов, религий, социальных и политических традиций. И все же в истории народов региона есть множество общих, сквозных тем, позволяющих условно говорить о некоторой культурно-исторической (если угодно — цивилизационной) общности народов внутри «мелового круга».

Общие и индивидуальные судьбы этого странного перешейка между Азовским, Черным и Каспийским морями — на разломах . На разломах тектонических плит, континентов, климатических зон, великих имперских натисков и переселенческих потоков на протяжении всей истории человечества. На разломах Востока и Запада. Сторонних наблюдателей издавна поражали и продолжают поражать парадоксы кавказских характеров: постоянная внутренняя настороженность - и подчас внезапные «разряжения» внутреннего напряжения во вспышках гнева или в «припадках» великодушия; ранимость - и удивительная, закаленная веками и тысячелетиями жизнестойкость; повышенная внутриобщинная солидарность - и высокая способность контактировать с «чужими» и выживать среди «чужих»…

Нынешний Кавказский регион, как и ряд других регионов, — это как бы некая новая версия Третьего мира, возникшая на обломках былого Советского Союза.

Главный Кавказский хребет, его отроги и предгорья издревле были желанным объектом не только для тех, кто был озабочен задачами экспансии, обогащения («золотое руно») и контроля, но и для тех, кто искал прибежища от более сильных соперников. Действительно, не было в истории народов евразийского континента сколько-нибудь масштабной империи или сколько-нибудь масштабных переселенческих потоков, которые не наложили бы своего прямого или косвенного отпечатка на историю, этнодемографическую композицию и культурное наследие народов Кавказского региона. История каждого из народов Кавказа есть история жизни в экстремальных ситуациях рубежа , в ситуациях природных, культурно-исторических, лингвистических и государственных пограничий. В рубежности, разломности — экоисторическая константа жизни кавказских народов. Жизни в экстремальных условиях природы, истории и культуры. Эта константа наложила несомненный отпечаток на характерный облик любого из кавказских народов, нередко удивляющий наблюдателя со стороны. Таково, отчасти повторяю сказанное выше, сочетание, казалось бы, сверхчеловеческого терпения и повышенной эмоциональной возбудимости, расчетливости и артистической страстности, умения с завидным мужеством отстаивать свои чаяния и интересы при способности иной раз совершать опрометчивые поступки с непоправимыми последствиями, жесткости и пластичности, патернализма и индивидуальной предприимчивости .

Однако столь, казалось бы, парадоксальные черты кавказских характеров, если присмотреться к реальной истории многих веков, знаменуют некую неосознанную или полуосознанную (и опять-таки рассчитанную на века) стратегию выживания. Выживания как в экстремальных экоисторических условиях собственной родины, так и в экстремальных условиях многовековых диаспор, когда от индивидов и групп требуется умение максимально приспособиться к чуждым окружениям, не теряя собственной идентичности, оставаясь — и в своей культуре, и в экзистенции, и в самосознании — самими собой.

Экстремальные условия существования на собственной родине культивировали и закрепляли полутрибалистский образ жизни. Автаркичность и притом заведомая материальная недостаточность горно-аульной экономики обусловливали особый статус кавказского поселения как села-крепости, то есть центра организации трудовых процессов, самозащиты, укрощения соседей или набегов на них, урегулирования внутренних распрей — хозяйственных, субэтнических, клановых, кровных . Люди жили веками и продолжают жить в состоянии непрекращающейся патриархальной мобилизации. Разумеется, были в регионе и полосы земли, благословенные для жизни и земледелия (скажем, Кахетия или прикубанские или же надтеречные черноземы). Но тем более опасным было проживание там[v] .

Малоземелье, скудость ресурсов, климатическая суровость и общая небезопасность исконной кавказской жизни издревле диктовали кавказским народам вынужденные исходы — от эпизодических сезонных откочевок и отходничества до многомиллионных стабильных миграций и диаспоризации. Ряд племен Западного Кавказа (убыхи и др.) вообще были вынуждены во второй половине XIX века навсегда покинуть историческую родину. Но для многих народов утрата своей исторической колыбели равнозначна и утрате своего этноисторического существования. За диаспоризацией греков, горских евреев и армян стоит опыт тысячелетий, за вольной или невольной диаспоризацией грузин, азербайджанцев, горских народов, ногайцев, турок-месхетинцев, калмыков — опыт последних трех-четырех веков, а уж опыт трагического ХХ столетия и подавно.

Во всяком случае, история XIX—XXI веков выявила зависимость всего склада культурно-исторического существования большинства кавказских народов от ситуации некой двуполярности. С одной стороны, полуархаическое существование на исконных территориях (с их перманентным неблагополучием, опасностями, этнической чересполосицей, борьбой за каждый клочок земли, за каждый выпас, за доступ к источникам воды, к сокращающимся из века в век лесным угодьям, к горным тропам), а с другой — необходимость пластично встраиваться в торгово-экономические, военные, управленческие и интеллектуальные структуры стран рассеяния (Иран, Турция, Россия, страны Ближнего Востока, Европы и Америки). Но эта двойственность, биполярность исторического бытования кавказских народов всегда была для них как источником жизненных сил, так и огромных межэтнических, межклановых, внутригрупповых и внутриличностных напряжений. А зачастую и источником новых форм ориентации в мире, социальной и культурной динамики, нетривиальных форм религиозного и художественного творчества . Так что, как указывает один из нынешних исследователей, история народов Кавказа, включая — добавлю от себя — и русское его население, есть история не только взаимных вытеснений, борьбы и соперничества, не только устойчивых, сквозь десятилетия и века тянущихся антагонизмов — от кровной вражды соседей до этнической вражды, но и история вековых взаимных приспособлений, вековых диффузий этносов, верований, языков, способов художественного самовыражения, навыков жизнеустройства .

Однако фактор перманентного испытания на разрыв остается, увы, непреложным в судьбах народов кавказской сверхэтнической региональной (или, если угодно, цивилизационной) общности. А уж в последние два-три века эти испытания усугубились новыми, интернационализированными факторами борьбы за доступ к ресурсам природы, власти, информации и влияния.

Россия

Появление российского актора в «Кавказском меловом круге» совпадает со становлением Московского государства в XV—XVII веках (контакты Иоанна III с Крымским ханством и таманскими князьками, формальная вассализация ряда адыгских, а позднее — ногайских и калмыцких племен, проникновение казачества на донские и терские земли). Однако подлинный и серьезный натиск России на Кавказ был связан с вестернизаторскими преобразованиями Петра I, со становлением имперского военного и управленческого аппарата, с ростом торгового, культурного, технологического и демографического потенциала Российской империи. Косвенным фактором упрочения российского присутствия на Кавказе стала и активность аутсайдеров империи — слабоуправляемой из Центра казачьей вольницы, старообрядцев и сектантов, социально неустроенной голытьбы, ссыльных революционеров. Вслед за великороссами, вольно или невольно, тянулись в регион представители иных народов России: украинцы, немцы, поляки, евреи-ашкеназы, эстонцы и др. Все эти категории новоприбывших с разной степенью успешности пытались на протяжении XVIII — начала ХХ века занимать те или иные социально-экологические ниши внутри «Кавказского мелового круга», в тех или иных формах выстраивать свои особые отношения с автохтонным населением. Как бы то ни было, через регион пролегали исторические пути России не только к христианскому Закавказью, которое без российского присутствия было бы исторически обречено, не только к Ближнему и Среднему Востоку, но и в существенной мере к Центральной Азии и Дальнему Востоку . И не случайно Астрахань — город у северо-восточных пределов региона — оказался одним из первых российских центров специализированных занятий по востоковедению и кавказоведению. Особую роль в этих занятиях сыграли армяне — григориане и католики .

Разумеется, в макроисторическом плане натиск Санкт-Петербургской России на Кавказ был одним из многочисленных имперских натисков, не первым и не последним в истории региона. Та же борьба за рубежи, плацдармы и земли, за недра, за контроль над международными стратегическими и торговыми коммуникациями — правда, с довольно сильной идейной, идеалистической подоплекой: поддержать и спасти закавказских единоверцев-христиан, искоренить разбой, заложничество и работорговлю, внести элементы европейской цивилизации в жизнь покоренных новоподданных империи. Однако то, что было (при всей утрате прежних феодальных вольностей) спасением для христиан Закавказья, обернулось великой трагедией для значительной части аборигенных горских народов. Последним пришлось столкнуться с модернизированной военно-политической машиной Санкт-Петербургской России, вынужденной бороться с местной полутрибалистской вольницей методами государственного напора. На стороне горцев были привычная и удобная к сопротивлению среда обитания, отчаяние и жажда выживания, религиозно-харизматическое одушевление джихада; на стороне России — современное военное искусство вплоть до экологической войны (вырубка лесов), современные методы бюрократического администрирования и переселенческой политики, изощренные методы манипуляции местными племенами и князьками. Так что на протяжении кавказских войн XIX века ежегодный счет убитым с обеих сторон шел на десятки тысяч. Как показывает один из авторитетных историков русской культуры, романтический ореол Кавказа и кавказских войн померк в русском сознании уже где-то на исходе 1830-х годов: далее шла кровавая проза борьбы за плацдармы, коммуникации, землю, чины и власть, проза борьбы за собственное выживание и за выживание подчиненных[x] . Приспособление русской жизни и русского сознания к реальностям подчиняемого и колонизуемого Кавказа было тем более сложным, что россиянам (равно как и всем тогдашним европейцам) с трудом давалось осмысление той ориентально-клановой формы социальной и во многих отношениях культурной организации кавказских обществ, которая пронизывала не только горские общества, но и — во многих отношениях — несравненно более развитые общества крупных народов Закавказья, включая и христианские .

Следствия кавказских войн, которые вела царская Россия, для местных народов были многозначны. Для значительной части горского населения эти войны означали истребление, вытеснение с плодородных земель, вынужденную эмиграцию полумиллиона людей в Османскую империю («мухаджирство»).

«Российский» Кавказ XIX — начала ХХ века знал множество печальных исторических реалий: бесконтрольную чиновническую власть, коррупцию, засилье местных князьков, их свары и интриги, все то же малоземелье, отголоски трибалистской анархии, религиозные распри, столкновения на аграрной и этнической почве, бандитизм абреков. Но было бы полной исторической несправедливостью игнорировать огромную упорядочивающую и созидательную роль Санкт-Петербургской России в истории народов региона.

Вольное или невольное вовлечение представителей кавказских и в особенности закавказских народов в общероссийский, а через него и в общеевропейский культурный круг становилось важным упорядочивающим фактором кавказского общежития. Великий грузинский поэт Николоз Бараташвили (1817—1845), отнюдь не чуждый национально-реставраторских устремлений, писал:

Изгнанников теперешний возврат

Оказывает родине услугу.

Они назад с познаньями спешат,

Льды Севера расплавив сердцем Юга.

Под нашим небом эти семена

Дают тысячекратный плод с десятка.

Где меч царил в былые времена,

Видна рука гражданского порядка.

(Перевод Бориса Пастернака ) .

Как бы то ни было, последовавшие за кавказскими войнами полвека с лишним относительной стабильности в регионе (при всей тяжести тогдашних социальных и этнических столкновений, в особенности в период между революцией 1905—1907 годов и Первой мировой войной) принесли поразительные плоды: начатки спонтанной индустриализации; развитие транспортных и почтовых коммуникаций; первые шаги современного банковского дела; внедрение интенсивных и высокодоходных сельскохозяйственных культур; культивация и освоение новых земель; внедрение современных методов и систем образования и здравоохранения; успехи словесности и искусств; некоторые гарантии прав собственности; первые этапы становления местного капитала и его выход в сферы общероссийской и международной торговли . Плоды тогдашней ранней модернизации могли бы иметь (а может быть, когда-нибудь, в перспективе будущих времен, и возымеют) долговременные последствия для жизни народов Кавказского региона.

Изучение словесности и духовной культуры народов региона с середины XIX до начала ХХ века помогает уяснить то историческое обстоятельство, что в лоне этих народов (именно под влиянием российской и европейской мысли) начали складываться объективно рассчитанные если не на века, то, во всяком случае, на много десятилетий вперед особые формы просветительского творчества. Эти формы, опиравшиеся на местные традиции (в одних случаях на традиции местной христианской церковности и литературы, в других — на традиции суфийской мистики, поэзии и педагогики), пытались соотнести исторически связанный именно с российской имперской экспансией модернизационный вызов с общегуманистическими понятиями и с уникальным наследием местных языков и культур. Таково богатейшее наследие армянских и грузинских поэтов, такова публицистика Ильи Чавчавадзе (ныне причислен Грузинской православной церковью к лику Святых) и азербайджанца Мирзы Фатали Ахундова, таково наследие осетина Косты Хетагурова и чеченца Кунта-Хаджи.

Подчас для нынешнего гиперкритического и чуть ли не во всем изверившегося ума труды кавказских, восточных или, скажем, латиноамериканских просветителей XIX или начала ХХ века могут показаться прекраснодушными и наивными. Но, думаю, более широкий, философский, взгляд на историю заставляет по-иному оценить проблематику этого пласта общечеловеческой культуры. Проблема соотнесения великих достижений и наработок старых культур с потребностями адаптации к новому, динамичному миру и с потребностями понимания иных, не похожих на тебя людей — при всем разнообразии ее акцентировок — как была, так и остается непреложной .

Многозначный и трагичный опыт российского военно-административного присутствия на Кавказе оказался одним из серьезных факторов созидания русской культуры XIХ — первой четверти ХХ столетия.

Преодоление ходульно-экзотического взгляда на кавказскую реальность способствовало появлению таких вершинных текстов русской прозы, как пушкинское «Путешествие в Арзрум» или лермонтовский «Герой нашего времени» . Кавказская проблематика (и связанные с нею темы восхищения, анализа, покаяния) как бы обрамляет весь круг творчества Льва Толстого — от «Казаков» до «Хаджи Мурата». Эстетическое наследие народов Кавказа существенно повлияло на русский живописный авангард начала ХХ века . А уж в дальнейшем, если хронологически забежать вперед, — на весь магистральный путь русской поэзии (Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Заболоцкий), существенно связанный с предшествующими традициями дворянской и разночинной культуры.

Если говорить о кавказских влияниях на высшие формы российского культуротворчества, то самым обобщенным образом этот кавказский опыт можно было бы выразить так.

Одна из важнейших задач искусства и — шире — самого человеческого духа заключается в том, чтобы понять и воспринять иного, не похожего на меня человека в особом, веками и веками слагавшемся контексте его жизнедеятельности, в его безусловной инаковости и одновременно в его неотчуждаемом и в глубине своей универсальном человеческом естестве. И этот опыт — непреложная часть моего мышления, моего мiроосмысления, моего самосознания, моей личности.

Однако многозначный период общеевропейской и российской belle é poque начала ХХ века был непродолжителен и увенчался периодом мiровых войн и тоталитарных диктатур, растянувшихся чуть ли не на весь ХХ век и передавших множество своих инерций нынешнему веку. В литературе немало сказано о закономерностях этого общеевропейского и общероссийского обвала, во многом связанного с рассогласованностью тогдашних производительных сил, интеллектуальных и социальных устремлений, с одной стороны, и с архаичностью веками складывавшихся структур сознания, управления и власти — с другой .

«Красное колесо»

Итак, общеевропейский обвал 1914-го и последующих годов во многих отношениях оказался для народов региона непоправимым. Тем паче что сам регион оказался в фокусе мегаломанских имперских устремлений начала века — пантуранства, пангерманизма, православного панславизма, британского и французского империализмов, а также в фокусе разогретых недавними революционными событиями в России, Турции и Иране конфликтующих местных национальных устремлений . Миллионы жизней были унесены событиями империалистической и Гражданской войн и всем множеством связанных с этими событиями социальных и этнических распрей, террором последующей диктатуры, коллективизацией, страшными событиями Великой Отечественной войны и сопутствовавшими ей депортациями — по архаическому принципу коллективной ответственности — неугодных сталинскому режиму народов. Депортации были тем более несправедливы, что некоторая часть мужчин из репрессированных народов сражались в рядах Советской Армии, а репрессии против коллаборационистов обрушивались и на безвинных — женщин, стариков, детей .

Разумеется, нельзя окрашивать весь советский период истории народов региона исключительно в черный (или красный) цвет, поскольку многое было сделано для развития производительных сил и инфраструктуры региона, заложены основы социальной поддержки населения, внедрен какой-то минимум понятий о социальной справедливости, в той или иной мере поддержана — пусть однобоко, но все же поддержана — преемственность местных культурных традиций. Не случайно же большинство жителей региона, раздосадованных всеми жестокими неурядицами постсоветской эпохи, с ностальгией вспоминают советские времена, точнее, самый, казалось бы, идиллический их период — вторую половину 50-х — первую половину 70-х годов . Обыденное сознание, а также сознание не вполне образованных или же не вполне добросовестных журналистов и «ученых», идеализируя краткий период послевоенного (по сути дела, послесталинского) прошлого и забывая обо всех жестокостях и противоречиях мировой и отечественной истории, ищут персональных виновников исторического обвала последних двух-трех десятилетий. Однако из поля зрения присяжных обвинителей чаще всего выпадает то обстоятельство, что этот обвал был невольно запрограммирован теми внутренними противоречиями национально-государственного строительства, культуры и социальности советской эпохи, которые оказались некоторым подобием адской машины под всем хрупким зданием кавказского общежития. И здесь, на мой взгляд, было бы уместнее рассуждать не в терминах персональной вины, а в терминах общей беды. И в этой связи я хотел бы выделить по меньшей мере три существенных фактора общесоветской истории, которые столь трагично отозвались на всем комплексе судеб народов региона. Я обозначил бы эти взаимосвязанные факторы так:

• технопопулистский характер советской модернизации;
• элементы нигилизма в культуре и политике;
• этнократизм не просто как принцип национально-государственного строительства, а как один из подспудных, но определяющих социетальных принципов советской эпохи.

Поговорим вкратце об этих трех факторах.

Технопопулистская модернизация

Утвердившаяся в 1920-е годы на Кавказе новая форма имперской организации — советская государственность — вольно или невольно приняла от своей имперской предшественницы, самодержавной России, модернизационную социоэкономическую, технологическую и культурную эстафету. Однако если для Российской империи модернизаторская активность знаменовала объективную самозащиту теократического и сословного строя в условиях тогдашнего наступления индустриально-урбанистических форм жизни, то модернизационная активность советской эпохи несла в себе совершенно иные мотивации:

• защиту социальных, властных и статусных притязаний новой элиты из разночинных и полулюмпенских низов. Эта элита пришла к власти неимоверными усилиями революционного подполья, гражданской войны, обуздания собственного народа и преодоления своих внутренних распрей;
• сближавший эту новую элиту и подвластные ей массы утопический проект «светлого царства», во многом коренившийся в идеологии победившего большевизма и к тому же впитавший в себя элементы уравнительных патриархальных чаяний крестьянских масс .

Этот своеобразный синтез марксистского авангардизма с элементами «шестидесятнического» утилитаристского нигилизма позапрошлого столетия и народническими чаяниями во многом определил духовный и институциональный облик победившей диктатуры . Крайний авторитаризм сочетался с заискиванием перед «классовым инстинктом масс», то бишь перед архаической «народной мудростью»; идея технологической эффективности уживалась со ставкой на жесткую и малоэффективную мобилизацию неквалифицированного труда; культ истории («историческая неизбежность», «историческая необходимость») — с практикой вопиющего вождистского волюнтаризма; военный иерархизм — с мечтаниями об уравнительных переделах. А глубочайшие базовые смыслы и структуры человеческого бытия и самосознания подгонялись под уничижительные категории «религиозных предрассудков», «интеллигентщины», «поповщины», «надстройки» и «прослойки» .

Разумеется, советский период в «Кавказском меловом круге», как и во всем необъятном Советском государстве, был ознаменован огромными достижениями в сферах интеллектуального и художественного творчества. Но эти достижения свершались не столько благодаря постулатам господствовавшей атеоматериалистической («марксистско-ленинской») идеологии, сколько вопреки оным. Здесь действовала скорее внутренняя автономная динамика «надстройки» и «прослойки», да к тому же и опиравшаяся на многозначную, но нередко творчески-эвристичную связь старых культур с модернизаторскими импульсами. Так было во многих гуманитарных науках (лингвистика, этнография, психология, философия); так было подчас в музыке, словесности, живописи, кинематографе. И это при том, что многих лучших представителей «надстройки» и «прослойки» репрессировали, «прорабатывали», замалчивали, выживали в эмиграцию.

Но что важно: сам этот социально-духовный синдром, который я определил как особый синдром технопопулистского модернизаторства , был объективно рассчитан на чисто сырьевое (и в этом смысле нигилистическое) отношение к пространствам, к богатствам природы, к культуре, к людям. Исходя из постулатов крайнего антииндивидуализма, такой синдром нес в себе не сплочение, но отчуждение людей , а с ним и объективные предпосылки негативного индивидуализма, криминализации, реархаизации.

Исторический запас прочности основанного на этом синдроме режима был ограничен. И такой предопределенный внутренний распад не мог не отозваться особой болью на судьбах различных регионов России, включая и тот, о котором здесь идет речь.

С этим синдромом в значительной мере связаны и следующие два фактора самоподрыва и распадения советской государственности в истории народов России и Кавказа.

Антикультура во власти

Утопический бунт против наследия традиционной и буржуазно-европейской (модернистской) культуры, который был характерен для советского периода, особенно для первых его десятилетий, иной раз принято прямолинейно интерпретировать в терминах заговора, злой воли. Разумеется, трудно представить себе без фактора злой воли тех или иных ставших у власти индивидов и групп такие акты коллективного вандализма, как осквернение кладбищ, разрушение или демонстративное осквернение монастырей, церквей, мечетей , дацанов и синагог . Разрушение и поругание храмовых зданий, начавшиеся со второй половины 20-х годов и продолжавшиеся до середины 60-х (и это при запрете храмостроительной деятельности), заведомо уродовали и обессмысливали всю тогдашнюю ландшафтную и градостроительную структуру .

Однако одной злой волей размах духовных трагедий объяснять невозможно.

Речь может идти скорее о глубоком смысловом и структурном кризисе сознания , когда обесценение традиционных духовных и культурных ценностей было усугублено взаимоналожением квазимодернизаторских утопических настроений на вековечные мечты традиционного человека о премудром упрощении жизни и о легком хлебе. Такого рода взаимоналожение и взаимное стимулирование ультрамодернизаторских и архаистических чаяний и определили, по мысли итальянского философа, становление той просветительски-бюрократической антикультуры, которой отмечен весь облик уже истекшего ХХ столетия . А также и ее след, который протягивается в нынешний век.

В этой обстановке, как пишет Андрей Зубов, «уничтожение главных носителей национального самосознания — высших сословий народов Кавказа, а также эмиграция облегчили культурную нивелировку населения региона на бытовом уровне. Репрессии против интеллигенции 20—60-х годов привели к еще большему упростительному смешению народов в 70—80-е годы» .

Слов нет, советская технопопулистская модернизация способствовала значительному росту технической компетенции и формальных показателей образованности населения, росту бытовых стандартов существования. Однако идейные приоритеты атеизма и материализма не могли в конечном счете не сказываться на понижении общего духовного стандарта и, следовательно, культуры личностей и масс, не могли не превращаться в предпосылки низменного национализма и религиозной ксенофобии.

Во время перестройки и уже в постсоветский период, когда было недвусмысленно разрешено храмовое строительство, отчасти изменились к лучшему сами ландшафты. Улицы любого из сколько-нибудь крупных населенных пунктов стали «дорогами к храму». Однако беда в том, что постсоветскому религиозному буму сопутствовали не только процессы многозначного переоформления социальных и властных структур. Неизбежное — в условиях распада советской системы и перераспределения власти и собственности — возрождение национальных и религиозных чаяний, происходившее в ситуации пресеченных и вульгаризированных традиций, не могло не привести к характерному для 1990-х резкому падению духовно-нравственных и интеллектуальных стандартов среди населения . Слабость и вопиющая неправоупорядоченность государства способствовали переходу экономической активности значительной части населения «в тень», в криминальные структуры .

Тем паче что этому падению сопутствовали и характерные для последнего десятилетия ХХ века деградация учебного и издательского дела, упадок творческого уровня значительной части научной и художественной интеллигенции, огрубение значительной части духовенства. А ведь для сколько-нибудь здравой ориентации в самом себе, в своих ближних, в своем мире человеку надлежит жить в некоторой гибко развивающейся системе традиций веры, мысли и творчества, включая и традиции обновления . И наоборот, обрывы культурной преемственности и ригидность жизненных отношений суть взаимосвязанные знаки торжествующей (пусть даже на время) антикультуры.

Этнократия

Эту проблему, опять-таки, мне приходится ставить в категориях не столько вины, сколько беды. Корни трагедии восходят к дореволюционным временам, когда народы Российской империи с их полутрадиционной социальной организацией и полутрадиционным менталитетом были вынуждены вступать в эпоху новых — нетрадиционных — экономических, технологических и интеллектуальных отношений. Именно в этом контексте завышенных ожиданий и разгоряченных страстей могут быть поняты мощные этнонациональные обертоны революционных событий 1905—1907 годов, последующие события азербайджано-армянских столкновений, события Первой мировой и Гражданской войн.

Трагизм событий гражданской войны на Кавказе следует подчеркнуть особо. Если Белое движение выступало под доктринерским и неосуществимым в тогдашних российских условиях, по сути дела, якобинским лозунгом «единой и неделимой России», а национальные или региональные движения в большей или меньшей степени, смотря по обстоятельствам, склонялись к лозунгам этнотерриториального сепаратизма, чреватого в условиях малоземелья и этнической чересполосицы ненавистью и кровью, то большевики нащупали некий особый путь. Сочетание логически несочетаемых идей «мiровой революции», «пролетарского интернационализма» и «права наций на самоопределение» позволило им, мобилизуя противоречивые социальные и национальные устремления значительной части тогдашнего российского населения, выиграть Гражданскую войну и во многих отношениях сохранить былую имперскую целостность . Причем опираясь на сочетание методов жесткой имперской централизации и выделения формально суверенных и произвольно районированных «союзных республик» и автономных структур на «национальных окраинах».

Здесь объективно сработал метод «разделяй и властвуй». Создание системы безусловно зависимых от Центра национально-государственных формирований оставляло за ним все возможности директивного руководителя, посредника и арбитра, а за местными партийно-государственными элитами из числа «титульных социалистических наций» — некоторый контроль над произвольно сформированными автономными территориями. Причем это был контроль в условиях этнической чересполосицы, недостатка земли и материальных ресурсов, неутихших этнорелигиозных страстей и быстро переоформлявшихся клановых связей.

Тем самым процесс реархаизации и, более того, криминализации былых авангардистских «нацкадров», допущенных к местной «кадровой политике», к частичному участию в репрессивном аппарате, к перераспределению местных ресурсов и дотаций из Центра, к статусу символического представительствования местных культур («национальные по форме и социалистические по содержанию»), был делом исторически обусловленным . Низкий духовно-нравственный уровень советской элиты в сочетании с малой хозяйственной эффективностью и постепенным политическим расслаблением Центра неизбежно порождал процесс социокультурной реархаизации. Былые ревнители пролетарского правоверия на протяжении десятилетий исподволь превращались в связанные круговой порукой кланово-этнократические группировки .

Обращение к полузабытым национальным и религиозным не столько даже ценностям, сколько символам в условиях разраставшихся и притом самых разнообразных и разнонаправленных международных контактов (с Западом, Турцией, Ираном, Арабским миром, территорией бывшей Югославии) оказывалось для местных соперничающих элит незаменимым ресурсом в борьбе за статус, за доступ не только в коридоры российского Центра, но и в международные структуры. Правовой нигилизм и вооруженный «беспредел» становились неотъемлемыми спутниками такого обращения. А былые эстеты и ревнители национальных наследий легко превращались в фигуры военно-криминального характера (Зелимхан Яндарбиев в Чечне, Джаба Иоселиани в Грузии, организаторы этнических чисток в Абхазии и многие, многие другие).

Так что одна из гримас нашей недавней истории заключается в том, что объективно рассчитанный на долгие десятилетия путь гражданских и демократических преобразований и вхождения не просто в современность, а в особо усложненный постмодернистский мiр оказался предпосылкой некоего частичного духовного и социального регресса. А последний стал платой за симуляцию национальных возрождений без глубоких духовных традиций, исторических знаний и культурной преемственности . Положение тем более драматично, что многие посткоммунистические лидеры, будучи плотью от плоти вчерашней номенклатуры, используют для поддержания и укрепления своей авторитарной власти всё те же привычные методы патерналистской мобилизации, включая нагнетание этнических и ксенофобских страстей . И касается это не только Кавказского региона или всего комплекса постсоветских «Востоков», но и в существенной мере как самой России, так и постсоветских «Западов» (Украина, Белоруссия, Молдавия, Балтия). Это же касается и республик бывшей Югославии, а по сути дела, и всех посткоммунистических стран Европы.

За былой нигилизм советского общежития, за нигилизм освободительных, равно как и ностальгических, притязаний 80—90-х, за нигилизм этнократической институционализации приходится платить кровью, этническими чистками, обескоренением, скитаниями, ожесточением и одичанием миллионов людей.

Близкие перспективы выхода из трагических разрывов «Кавказского мелового круга» пока не просматриваются, и вряд ли у кого-то есть готовые рецепты изживания всего этого комплекса десятилетиями и веками накапливавшихся и слишком далеко зашедших противоречий. Но, думаю, высказать некоторые свои соображения на возможные в будущем пути преодоления кризиса я вправе.

Нашу историю истекшего ХХ века можно было бы описать как время метаний между архаизмом (или, говоря аккуратнее, традиционализмом) массового сознания и идеями социально-политического авангардизма. Причем авангардизма в разных версиях — социалистических, технократических, националистических, рыночных. В каждой из этих версий преобладал и продолжает преобладать антикультурный, социоцентрический элемент, когда на первый план выдвигаются чисто властные и статусные притязания в отношении к самим себе и чисто сырьевой подход в отношении ко всем остальным.

В этих условиях альтернативой подобного рода нигилистическим подходам к человеческой реальности может быть только то, что я назвал бы культурной реформацией, или — в терминах одной из последних моих работ — переоткрытием человека . Или же умением увидеть человека «поверх барьеров», в его духовной сообщенности с другими, не похожими на него людьми, но в то же время в его неотъемлемом историческом и экзистенциальном своеобразии .

Такой подход предполагает нечто большее, нежели официально исповедуемая во многих странах Запада идеология мультикультурализма: важен не столько момент вынужденного и институционально упорядоченного сожительства несхожих этносов и субкультур, сколько осознанный принцип внутренней со-общенности непохожих друг на друга, но сродных в человеческом естестве, в задачах экологического выживания и в гражданском общежитии людей.

Речь, разумеется, не о рецептуре, а лишь о долговременном векторе и общекавказского, и общероссийского, и общечеловеческого развития. Тем более что общий контекст жизни и отношений народов России и Кавказа складывался не только веками совместного проживания, но и в ходе десятилетий становления нынешних глобальных отношений и связей.

Во всяком случае, без творческого подвижничества ныне разоренной и социально приниженной многонациональной и многоконфессиональной российской интеллигенции, не только культурной элиты, но и «низовой» интеллигенции — учительства, юристов, врачей, журналистов, приходского духовенства (по крайней мере, тех их групп, которые не ослеплены ксенофобией и корыстью), — конфликтная ситуация в регионе и в стране не может быть смягчена и оптимизирована.

Сказанное выше — не досужее интеллигентское мессианство и не абстрактные благопожелания. Речь идет пусть о далеко не достаточном, но все же существенно необходимом человеческом проекте нынешней российской эволюции. Ибо искусство рационального понимания и духовного постижения человека и мира — вещи всегда дефицитные, а уж в нынешней России и подавно. А если говорить в категориях чисто прикладных, то поднятие интеллектуально-духовной и человеческой планки современной российской культуры со временем так или иначе должно положительно сказаться на процессе нормализации жизни народов России.

Чтобы не быть голословным, я хочу в заключение этой статьи отметить по меньшей мере два прагматических аспекта ожидаемой мною «культурной реформации», связанной с многонациональной и многоконфессиональной российской культурой. Российской, хотя в исходных ее основах — и об этом нельзя забывать — великорусской.

Аспект 1 я связал бы с культурной поддержкой русскоязычных меньшинств российских «автономий» и стран ближнего и дальнего зарубежья — поддержкой не в ущерб «автономиям» или суверенным государствам . И не в «силовых» или «геополитических» видах, а ради гражданского и духовного достоинства и самой России, и миллионов рассеянных по всему свету и отчасти вросших в экономику, быт и культуру иных народов россиян. Рассеянных, но памятующих о своей исторической Родине, о культуре и языке и объективно призванных послужить налаживанию взаимопонимания России с иными, периферийно-российскими и зарубежными, народами. Увы, эта «алгебра» межнациональных и межгосударственных отношений весьма далека от тех скороспелых и - по существу - реваншистских политических и геополитических схем, что господствуют ныне в головах наших элит и «широкой общественности»…

Аспект 2 я связал бы с еще более запущенным и небрежимым процессом обустройства миллионов людей, переселившихся и переселяющихся в нынешнюю Россию из «автономий» и бывших союзных республик.

Значительная часть этой многомиллионной человеческой волны вынужденных мигрантов (не только великороссов, но и украинцев, армян, азербайджанцев, молдаван, чеченцев, турок-месхетинцев, немцев и многих, многих других) попросту бедствует. Сказать, что они обделены вниманием нашего бизнеса, наших государственных, партийных, церковных, профсоюзных и всяческих иных бюрократов, — значит ничего не сказать. Зачастую эти люди безотносительно к их этнической «графе», уже, по счастью, упраздненной, сталкиваются с пренебрежением, а подчас и с открытой враждебностью и преследованиями в местах их нового расселения. Хотя понятно и соперничество за статус, за подачки, за жалкую «жилплощадь», за уголок на базарном прилавке, за рабочие места, за невозделанные и запущенные угодья. Боюсь только, что эта предельная атомизация большинства постсоветских человеков грозит печально отозваться на будущих судьбах страны. Важность поддержки великорусских репатриантов на территориях Российской Федерации самоочевидна. Эти люди вернулись в собственный дом, да к тому же еще и в дом с демографическими показателями весьма тревожного свойства.

Что же касается иммиграции в нынешние великорусские области представителей иных народов, то со временем дети и внуки этих людей смогли бы стать полем российской «культурной радиации» (выражение Арнольда Джозефа Тойнби) в нынешнем диаспоризованном мире — только бы не покушаться на культурную идентичность этих людей, не отторгать их и в то же время не «перековывать» их в великороссы, а стараться, чтобы русская культура становилась открытой и привлекательной для новоприбывших. Формы будущей идентификации этих людей решать не нам, а их детям и внукам.

Духовные ресурсы русской культуры, веками созидавшейся людьми разных регионов, сословий, классов и этнических происхождений под самыми разнообразными и несхожими внутренними и внешними, в том числе и кавказскими, влияниями, и по сей день велики, хотя и подрываются бытовой ксенофобией и беззастенчивыми манипуляциями политиканов .

Эта культура — воистину всемирно признанный золотой запас, золотая валюта России. Однако эта валюта, как и всякий мир подлинных наработок человеческого духа, не может лежать под спудом, а призван действовать благодаря ценностям гуманизма (не побоюсь сказать, религиозного гуманизма) и гражданственности, но никак не ксенофобии и геополитической ностальгии. И особенно в эпоху той, по словам Мераба Мамардашвили, «антропологической катастрофы», когда потрясены сами «цивилизационные основы процесса жизни и общения» .

Эта мысль, хотелось бы думать, мало-помалу, с трудом, но все же доходит и до наших руководящих кругов. Так, 6 сентября 2001 года президент Российской Федерации Владимир Путин провозгласил с трибуны Нальчикского государственного университета, то есть в интеллектуальном центре столицы сложной, двусубъектной кавказской республики Кабардино-Балкарии, государственную программу толерантности. Разумеется, культурные состояния, в том числе и толерантность, не поддаются декретированию, даже и ex cathedra , да к тому же и толерантность — этническая, религиозная, субкультурная — пусть необходимая, но все же недостаточная духовная ступень к нормальному человеческому общежитию.

Подлинная же толерантность (понимают ли это наши власти и наше общество?) — в нынешнем понимании этого слова — есть не брюзгливое и вынужденное «терпение», а нечто большее и духовно значимое: умение, оставаясь самим собой, в какой-то мере осмыслить и почувствовать особую ценность, особую внутреннюю специфику иного, непохожего на тебя человека.

Так что президентская декларация в Нальчике представляется мне событием, имеющим пусть и ограниченный, но всё же и некоторый исторический смысл. Руководитель посттоталитарной (или, если угодно, неототалитарной) России произнес ex cathedra некое человеческое слово. Как-никак, слово тоже дело. Но дело, повторяю, не просто в государственных директивах или интеллигентских благопожеланиях, а в призвании раздираемой конфликтами России выжить и осуществить себя в поистине тектонических культурных процессах будущего. И как раз в тот период, когда недостаток разумения, веры и культуры миллионы людей пытаются компенсировать бэконовскими идолами этнонационализма и религиозной нетерпимости.

Примечания

[i] Гефтер М.Я. От народофобии — к миру миров // Феномен народофобии. Казань, 1994. С. 6.

Трудно представить себе судьбы государств и народов Кавказского региона, не принимая во внимание историю народов, живших или продолжающих жить за нынешними южными пределами закавказских республик. Так, например, лазы, обитающие на территории Турции, представляют собой исламизированную и в значительной мере отуреченную ветвь грузинского народа; население Западной Армении в период Первой мировой войны оказалось жертвой османского геноцида; миллионы азербайджанцев компактно проживают на северо-западе Ирана. Но разговор о землях и народах, сопредельных нынешнему Кавказскому региону, — разговор долгий и трудный, заслуживающий особого времени и места.

Едва ли правомерно толковать эти черты как исключительные свойства кавказской психеи. Черты рубежной психологии характерны для многих древнейших народов Европы — горцев или островитян, — сумевших исторически выжить в условиях тягчайших внешних натисков, закрепиться в особых экологических нишах и, сохранив мощнейшие элементы традиционных укладов, развить многомиллионные и высокоприспособленные диаспоры в странах Старого и Нового Света. Таковы, например, албанцы, сицилийцы, сардинцы, корсиканцы, баски — великие и древние, полувосточные маргиналы Европы, европейцы, предшествовавшие культурно-историческому сложению самой Европы. Эту мысль я сформулировал благодаря беседе (02.03.2002) с живущим в Италии русским математиком Андреем Александровичем Аграчевым.

См.: Ерохин В.П., Мурадян Р.А., Рашковский Е.Б. и др. Круглый стол: Кавказ и Россия // Дагестанское село: Вопросы идентичности: (На примере рутульцев) / Отв. ред. Т.Ф. Сиверцева. М.: ИВ РАН, 1999. С. 328.

[v] Деморализующими факторами кавказского общежития в течение веков были подкупы и стравливание местных князьков и воинов со стороны более сильных и богатых соседей и превращение Кавказа в некое поле перманентной охоты за рабами. Еще в первой половине позапрошлого века на невольничьих рынках Турции и Ирана торговали «черкесами» и иными «кавказскими пленниками» (см.: Spencer E. Travels in Circassia, Krim Tartary, etc. A Steam Voyage down the Danube, from Vienna to Constantinople and round the Black Sea in 1836. Vol. 1. - L.: H. Colburn, 1838. P. XVII-XVIII, вторая пагинация; P. VI, первая пагинация; Р. 268-269.

О коллизии относительной простоты и архаичности социальных основ традиционного кавказского общежития и одновременно тонкости и сложности религиозной и художественной культуры местных народов, отчасти компенсирующих суровость и архаизм их социального бытования, см. в трудах А.С. Башкирова, С.О. Хан-Магомедова, В.И. Морковина, А.К. Аликберова и др.

См.: Петров А.М. Российская империя и внешняя торговля зарубежной Азии // Зарубежный Восток: Вопросы истории торговли с Россией. М.: ВЛ РАН, 2000; Иванов С.М. Из истории русско-турецкой торговли в XVII — начале ХХ в. // Там же. Можно было бы вспомнить в этой связи имена кавказцев - российский бизнесменов первой величины: Асадуллаевы, Дадашевы, Лианозовы, Манташевы, Тагиевы и др.

Что касается поэтов Западной («Турецкой») Армении, то и их не обошли российские духовные, литературные и революционные влияния (об этом много и детально писал в своих трудах В.Я. Брюсов).

См.: Рашковский Е.Б. Научное знание, институты науки и интеллигенция в социокультурной динамике Европы, России и Третьего мира: XVIII—XX века / Дис. в виде научного доклада… М.: ИМЭМО РАН, 1997. С. 19—20.

Nota bene . Некоторая часть лидеров КПСС и «перестроечной» эпохи (Шаумян, Нариманов, Тер-Петросян (Камо), Махарадзе, Сталин, Орджоникидзе, Енукидзе, Вышинский, Берия, Карахан, Катанян, Лакоба, Багиров, Микоян, Калмыков, Деканозов, Алиев, Демирчян, Примаков, Лебедь, Горбачев, Шеварднадзе, Коков и многие другие), а также ряд деятелей постсоветских компартий (Кондратенко, Ткачев, Умалатова, Евгений Джугашвили) — все они выходцы из «пассионарного» Кавказского региона. Но лишь самый недалекий или недобросовестный интерпретатор может усмотреть в этом факте какое-то свидетельство против народов региона. Речь идет о другом: этот факт свидетельствует о том, что народы региона находились и находятся в острейших критических точках пересечения истории Европы, России и Востока.

См.: См.: Рашковский Е.Б. Россия и сопредельный Восток в культурологической перспективе // Pro et Сontra. 2000. Т. 5. № 3. С. 149—155.

Эта проблематика многосторонне проанализирована в трудах таких православных мыслителей, как Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев и Г.П. Федотов; в нынешней русской обществоведческой литературе данной проблеме посвящены труды М.А. Чешкова и Г.С. Киселева; она глубоко описана в художественной прозе Николая Нарокова, Григола Робакидзе, Василия Гроссмана, Василя Быкова, Александра Солженицына.

В бытность мою в селах высокогорного Дагестана (Цумадинский район) тамошние муллы рассказывали мне об имевших место, наряду с закрытием мечетей, случаях демонстративного сожжения мечетных ковров и книг духовного содержания (см.: Рашковский Е.Б. Дневник культуролога // Дагестан: Село Хуштада. М.: ИВ РАН, 1995. С. 23).

Опять-таки мое личное свидетельство (город Батуми, 1988 г.): улица, на которой стояла оскверненная и изуродованная синагога, словно бы в знак глумления называлась именем Карла Маркса, известного своей лютой ненавистью к иудаизму, равно как и к христианству. По словам моего информатора, грузинского поэта, переводчика и общественного деятеля Джемала Аджиашвили (1944-2013), в 90-е годы Батумская синагога была восстановлена при содействии грузинского государства и вновь освящена.

Вспомним, что история уничтожения по личному распоряжению Сталина средневекового храмового комплекса над Тбилиси стала в начале 80-х сюжетной основой фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Произносимая великой актрисой Верико Анджапаридзе заключительная фраза фильма «Если улица не ведет к храму, — зачем она?» стала у нас, в России, крылатой.

См.: Брагина Е.А. Новое содержание проблемы развития // Россия и Закавказье: реалии независимости и новое партнерство / Под ред. Р.М. Авакова и А.Г. Лисова. - М.: Финстатинформ, 2000. С. 96-97.

См.: Eisenstadt Sh. N . Intellectuals and Tradition // Intellectuals and Tradition / Sh. N. Eisenstadt, S. R. Graubard (eds). N. Y.: Humanities Press, 1973.

На Кавказе такое сохранение не было абсолютным. Советское государство оплатило союзничество Русской и Турецкой революций западной частью российской Армении (отторжение района Карса и Ардагана в 1921 году), что трагически сказалось на судьбах сотен тысяч людей — армян, грузин, молокан, духоборцев.

Дополнительным фактором криминализации было еще и то обстоятельство, что строгое соблюдение советской системы финансовой дисциплины, централизованных ГОСТов, штатных расписаний не давало возможности наладить сколько-нибудь эффективное производство и обеспечить людям хотя бы скудный минимум бытовой защищенности. Советским «хозяйственникам» приходилось ловчить, изворачиваться, откупаться от шантажистов из партийных и правоохранительных органов (мемуарные свидетельства об этой стороне жизни послевоенной грузинской «глубинки» см.: Зальцман М. Меня реабилитировали… Из записок еврейского портного сталинских времен. - М.: Русский путь, 2006. С. 232-246). Традиции нынешней коррупции и рэкета на просторах СНГ имеют долгую социалистическую предысторию.

Феномену человека.

Эта культурно-реформационная тема развивалась в поздних трудах таких мыслителей, как М.М. Бахтин, Г.С. Батищев, В.С. Библер, М.Я. Гефтер, М.К. Мамардашвили, протоиерей А.В. Мень. Обоснованию данной темы посвящена важная часть трудов нынешних русских мыслителей и философов С.С. Аверинцева, А.В. Ахутина, С.С. Неретиной, А.П. Огурцова, Г.С. Померанца.

Рациональное — в строгом философском понимании этого слова — вовсе не равнозначно деляческому и манипулятивному.

К сожалению, перспективно-стратегическая важность для России (именно для России!) суверенитета республик постсоветского Востока еще не вполне понята даже многими специалистами, не говоря уже о массе нынешних дилетантов от геополитики, — имя же им легион.

Мамардашвили М.К. Сознание и цивилизация // О духовности. Тбилиси: Мецниереба, 1991. С. 26.

Печатается с небольшими изменениями.

Биограф Брехта Эрнст Шумахер связывал с желанием автора отдать дань самоотверженности Советского Союза в этой войне . При этом Брехт, как считал Шумахер, вполне отдавал себе отчёт в том, что просоветский пролог пьесы исключал возможность постановки её на Бродвее . Впервые «Кавказский меловой круг» был поставлен в 1947 году - на сцене «Нурс Литтл Театр» (англ. Nourse Little Theater ) Карлтонского колледжа в Нортфилдсе (штат Миннесота) режиссёром Х. Гудмэном .

В первоначальной редакции пьеса была опубликована в 1948 году в журнале «Sinn und Form». Готовясь к постановке «Кавказского мелового круга» в театре «Берлинер ансамбль », Брехт в 1953-1954 годах существенно переработал пьесу, - в окончательной редакции она вошла в сборник «Опыты» (Versuche ), изданный в 1954 году в Берлине .

Действующие лица

• Аркадий Чхеидзе - певец
• Георгий Абашвили - губернатор
• Нателла - его жена
• Михаил - их сын
• Гоги - адъютант
• Арсен Казбеки - жирный князь
• Конный гонец из города
• Hико Mикадзе и Миха Лоладзе - врачи
• Симон Хахава - солдат
• Груше Вахнадзе - судомойка
• Лаврентий Вахнадзе - брат Груше
• Анико - его жена
• Крестьянка - временная свекровь Груше
• Давид - её сын, муж Груше
• Аздак - деревенский писарь
• Шалва - полицейский.
• Старик беглец - великий князь
• Колхозники и колхозницы, слуги во дворце губернатора и другие второстпенные персонажи

Сюжет

Сценическая судьба

В 1957 году «Кавказский меловой круг» был показан в Москве и Ленинграде во время гастролей театра. «Традиция, дошедшая с античных времён, - писала критик Е. Луцкая, - порождённая всем существом Народного театра - от карнавальных шествий до площадных мистерий , - ожила и предстала совсем юной в этом спектакле, где мудрость граничит с наивностью, условный гротеск уживается с изощренным психологизмом, а комедийное начало мирно соседствует с трагическим» . В этом спектакле отрицательные персонажи, в отличие от положительных, выступали как куклы или как маски, что некоторым критикам, в частности С. Мокульскому и Б. Ростоцкому, показалось неоправданным: изображение живых образов, на их взгляд, содержательнее. С этим не согласился Ю. Юзовский : «Актёр, представляющий куклу, жестом, походкой, ритмом, поворотами фигуры вычерчивает рисунок образа, который по жизненности того, что он выражает, может поспорить с живым образом… И в самом деле, какое разнообразие убийственно-неожиданных характеристик - все эти лекари, приживалы, адвокаты, вояки и дамы! Эти латники с их мертво мерцающими глазами, олицетворение разнузданной солдатчины. Или „великий князь“ (артист Эрнст Отто Фурманн), длинный, как глиста, весь вытянутый к своему алчному рту, - рот этот как бы цель, все же прочее в нём средство» .

По количеству постановок за пределами Германии «Кавказский меловой круг» стал одной из самых популярных пьес Б. Брехта . Постановку пьесы в Королевском шекспировском театре в марте 1962 года не только английская, но и немецкая пресса признала «лучшим лондонским Брехтом» .

Выдающимся событием театральной жизни стала постановка «Кавказского мелового круга», осуществлённая в 1975 году Робертом Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели , с музыкой Гии Канчели , - спектакль принёс режиссёру международную известность . По мнению Георгия Товстоногова , успех спектакля был обусловлен не в последнюю очередь тем, что режиссёр «с доверием отнесся к авторскому определению места действия» . В пьесе Брехта Кавказ - такая же абстракция, как и Китай в «Добром человеке из Сычуани »; страна, писал Товстоногов, названа в пьесе Грузией «только для того, чтобы показать, что это далеко от Германии, о которой автор прежде всего и думал»; но грузинский режиссёр погрузил её в национальный колорит, абстрактные образы обрели плоть и кровь: «Возникла не Грузия „вообще“, не сказочная страна, а конкретная среда, обстановка, атмосфера, а главное - конкретные люди. Это придало пьесе дополнительный смысл, а национальный темперамент актёров зарядил её эмоциональностью. Соединение принципов брехтовского театра с традициями грузинского народного искусства дало результат такой впечатляющей силы, что получился прекрасный спектакль, признанный во всём мире и открывший новый, сегодняшний путь к Брехту» .

Известные постановки

• - «Берлинер ансамбль ». Постановка Б. Брехта , режиссёр М. Векверт ; художник Карл фон Аппен ; композитор Пауль Дессау . Роли исполняли: Аздак и Чхеидзе - Эрнст Буш , Груше - Ангелика Хурвиц, жена губернатора - Елена Вайгель , князь Казбеки - Вольф Кайзер, великий князь - Эрнст Отто Фурманн. Премьера состоялась 15 июня
• - Театр Франкфурта-на-Майне . Постановка Гарри Буквица, художник Тео Отто. Роли исполняли: Груше - Кете Райхель (актриса театра «Берлинер ансамбль»), Аздак - Ганс Эрнст Егера, князь - Эрнствальтер Митульский, Певец - Отто Роувеля. Премьера состоялась 28 апреля
• - Королевский шекспировский театр . Постановка Уильяма Гаскилла; роль Груше исполняла Пэтси Бирн.

В СССР

• - Московский театр им. Н. В. Гоголя . Постановка А. Дунаева , художник М. Варпех. Роли исполняли: Груше - Л. Гаврилова, Аздак - А. Краснопольский
• - Московский театр им. Вл. Маяковского . Постановка В. Дудина, художники В. Кривошеина и Е. Коваленко. Роли исполняли: Груше - Г. Анисимова , Аздак - Л. Свердлин , Симон - И. Охлупин , свекровь - Н. Тер-Осипян
• - Тбилисский театр им. Шота Руставели . Постановка Роберта Стуруа , композитор Гия Канчели . Роли исполняли: Чхеидзе - Жанри Лолашвили, Груше - Иза Гигошвили, Аздак - Рамаз Чхиквадзе, Симон - Каха Кавсадзе, Натела Абашвили - Маринэ Тбилели, Лаврентий Вахнадзе - Джемал Гаганидзе

Напишите отзыв о статье "Кавказский меловой круг"

Примечания

1. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 171. - ISBN 5-05-002298-3 .
2. Эткинд Е. Г. // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. - М .: Искусство, 1964. - Т. 4 .
3. . Апокрифы, околохристианские тексты. Проверено 13 декабря 2012. .
4. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 172-173. - ISBN 5-05-002298-3 .
5. Брехт Б. Пьесы. - М .: Искусство, 1956.
6. Кораллов М. М. // История зарубежной литературы ХХ века: 1917-1945. - М .: Просвещение, 1984. - С. 122 .
7. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 270. - ISBN 5-05-002298-3 .
8. Луцкая Е. На спектаклях «Берлинского ансамбля» // «Театр»: журнал. - М ., 1957. - № 8 . - С. 178 .
9. Юзовский Ю. . - С. 277 .
10. Юзовский Ю. Бертольт Брехт и его искусство // О театре и драме: В 2 т. / Сост.: Б. М. Поюровский.. - М .: Искусство, 1982. - Т. 1. Статьи. Очерки. Фельетоны. . - С. 277 .
11. . Театр «Et Cetera» (официальный сайт). Проверено 13 декабря 2012. .
12. Товстоногов Г. А. Зеркало сцены: В 2 кн. / Сост. Ю. С. Рыбаков. 2-е изд. доп. и испр.. - М .: Искусство, 1984. - Т. 2. Статьи, записи репетиций. - С. 74. - 367 с.
13. Рудницкий К. Л. Театральные сюжеты. - М .: Искусство, 1990. - С. 317-334. - 464 с.
14. . Старое радио (1976). Проверено 14 декабря 2012. .

Ссылки

Основное Пьесы Рассказы и новеллы

Отрывок, характеризующий Кавказский меловой круг

На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu"ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.

История создания

Написана пьеса была лишь в 1945 году в Соединённых Штатах и там же впервые поставлена - в 1947 году студенческим любительским театром в г. Нордтфилдсе (штат Миннесота) . В первоначаальной редакции пьеса была опубликована в 1948 году в журнале «Sinn und Form». Готовясь к постановке «Кавказского мелового круга» в театре «Берлинер ансамбль », Брехт в 1953-1954 годах существенно переработал пьесу, - в окончательной редакции она вошла в сборник «Versuche», изданный в 1954 году в Берлине .

Действующие лица

• Аркадий Чхеидзе - певец
• Георгий Абашвили - губернатор
• Нателла - его жена
• Михаил - их сын
• Гоги - адъютант
• Арсен Казбеки - жирный князь
• Конный гонец из города
• Hико Mикадзе и Миха Лоладзе - врачи
• Симон Хахава - солдат
• Груше Вахнадзе - судомойка
• Лаврентий Вахнадзе - брат Груше
• Анико - его жена
• Крестьянка - временная свекровь Груше
• Давид - её сын, муж Груше
• Аздак - деревенский писарь
• Шалва - полицейский.
• Старик беглец - великий князь
• Колхозники и колхозницы, слуги во дворце губернатора и другие второстпенные персонажи

Сюжет

Сценическая судьба

По количеству постановок за пределами Германии «Кавказский меловой круг» стал одной из самых популярных пьес Б. Брехта . Постановку пьесы в Королевском шекспировском театре в марте 1962 года не только английская, но и немецкая пресса признала «лучшим лондонским Брехтом» .

Выдающимся событием театральной жизни стала постановка «Кавказского мелового круга», осуществлённая в 1975 году Робертом Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели , с музыкой Гии Канчели , - спектакль принёс режиссёру международную известность . По мнению Георгия Товстоногова , успех спектакля был обусловлен не в последнюю очередь тем, что режиссёр «с доверием отнесся к авторскому определению места действия» . В пьесе Брехта Кавказ - такая же абстракция, как и Китай в «Добром человеке из Сычуани »; страна, писал Товстоногов, названа в пьесе Грузией «только для того, чтобы показать, что это далеко от Германии, о которой автор прежде всего и думал»; но грузинский режиссёр погрузил её в национальный колорит, абстрактные образы обрели плоть и кровь: «Возникла не Грузия „вообще“, не сказочная страна, а конкретная среда, обстановка, атмосфера, а главное - конкретные люди. Это придало пьесе дополнительный смысл, а национальный темперамент актёров зарядил её эмоциональностью. Соединение принципов брехтовского театра с традициями грузинского народного искусства дало результат такой впечатляющей силы, что получился прекрасный спектакль, признанный во всём мире и открывший новый, сегодняшний путь к Брехту» .

Известные постановки

• - «Берлинер ансамбль ». Постановка Б. Брехта , режиссёр М. Векверт; художник Карл фон Аппен ; композитор Пауль Дессау . Роли исполняли: Аздак и Чхеидзе - Эрнст Буш , Груше - Ангелика Хурвиц, жена губернатора - Елена Вайгель , князь Казбеки - Вольф Кайзер. Премьера состоялась 15 июня
• - Театр Франкфурта-на-Майне . Постановка Гарри Буквица, художник Тео Отто. Роли исполняли: Груше - Кете Райхель (актриса театра «Берлинер ансамбль»), Аздак - Ганс Эрнст Егера, князь - Эрнствальтер Митульский, певец - Отто Роувеля. Премьера состоялась 28 апреля
• - Королевский шекспировский театр . Постановка Уильяма Гаскилла; роль Груше исполняла Пэтси Бирн.

В СССР

Примечания

Ссылки

Категории:

• Литературные произведения по алфавиту
• Пьесы XX века
• Пьесы на немецком языке
• Пьесы Германии
• Пьесы 1945 года
• Пьесы Бертольта Брехта

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Кавказский (Ставропольский край)
• Кавказский пленник (Кавос)

Смотреть что такое "Кавказский меловой круг" в других словарях:

Брехт Бертольт - (Brecht) (1898 1956), немецкий писатель, режиссёр. В 1933 47 в эмиграции. В 1949 основал театр «Берлинер ансамбль». В философско сатирических пьесах на современные, исторические и мифологические сюжеты: «Трёхгрошовая опера» (пост. 1928, музыка… … Энциклопедический словарь

Брехт, Бертольт - Запрос «Брехт» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Бертольт Брехт Bertolt Brecht … Википедия

Эпический театр - «Эпический театр» (нем. episches Theater) театральная теория драматурга и режиссёра Бертольта Брехта, оказавшая значительное влияние на развитие мирового драматического театра. Свою теорию, опирающуюся на традиции… … Википедия

Театрально-декорационное искусство - искусство создания зрительного образа спектакля (См. Спектакль) посредством декораций, костюмов, освещения, постановочной техники. Развитие Т. д. и. тесно связано с развитием Театра, драматургии, изобразительного искусства. … … Большая советская энциклопедия

Стуруа Роберт Робертович - (р. 1938), грузинский режиссёр, народный артист СССР (1982). С 1961 режиссер, с 1979 главный режиссер (с 1986 художественный руководитель), с 1980 и директор Тбилисского драматического театра им. Руставели. Среди постановок: «Кавказский меловой… … Энциклопедический словарь

Стуруа, Роберт Робертович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Стуруа. Роберт Стуруа груз. რობერტ სტურუა Имя при рождении: Роберт Робертович … Википедия

Брехт Бертольд

Кавказский меловой круг

Бертольд Брехт

Кавказский меловой круг

В сотрудничестве с Р.Берлау

Перевод С. Апта

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Старый крестьянин справа.

Крестьянка справа.

Молодой крестьянин.

Очень молодой рабочий.

Старый крестьянин слева.

Крестьянка слева.

Женщина-агроном.

Молодая трактористка.

Раненый солдат.

Другие колхозники и колхозницы.

Представитель из столицы.

Аркадий Чхеидзе - певец.

Его музы канты.

Георгий Абашвили - губернатор.

Нателла - его жена.

Михаил - их сын.

Гоги - адъютант.

Арсен Казбеки - жирный князь.

Конный гонец из города.

Hико Mикадзе |

Миха Лоладзе |

Симон Хахава - солдат.

Груше Вахнадзе - судо!мойка.

Три архитектора.

Четыре служанки.

Повариха.

Слуги во дворце губернатора.

Латники и солдаты губернатора и жирного князя.

Нищие и просители.

Старый крестьянин, продающий молоко.

Две знатные дамы.

Хозяин постоялого двора.

Работник.

Ефрейтор.

Латник "Дубина".

Крестьянка.

Три купца.

Лаврентий Вахнадзе - брат Груше.

Анико - его жена.

Их работники.

Крестьянка - временная свекровь Груше.

Давид - ее сын, муж Груше.

Гости на свадьбе.

Аздак - деревенский писарь.

Шалва - полицейский.

Старик беглец - великий князь.

Племянник Арсена Казбеки.

Вымогатель.

Хозяин другого постоялого двора.

Тамара - невестка хозяина.

Работник хозяина.

Старая бедная крестьянка.

Ираклий - ее свояк, бандит.

Три кулака.

Ило Шуболадзе |

} адвокаты.

Сандро Оболадзе |

Очень старая супружеская чета.

Спор о долине

Разрушенная кавказская деревушка. Среди развалин сидят кружком, пьют вино и курят колхозники - делегаты двух деревень, в большинстве женщины и пожилые мужчины. Есть и несколько солдат. К ним приехал из столицы представитель

государственной комиссии по восстановлению хозяйства.

Крестьянка слева (показывает). Вон там, в предгорье, мы задержали три фашистских танка, но яблоневый сад был уже уничтожен.

Старик справа. А наша молочная ферма! Остались одни развалины!

Молодая трактористка. Это я подожгла ферму, товарищ.

Представитель. Выслушайте теперь протокол. В Нуку прибыла делегация овцеводческого колхоза "Ашхети". Когда гитлеровцы наступали, колхоз по указанию органов власти угнал свои стада на восток. Сейчас колхоз ставит вопрос о реэвакуации. Делегация ознакомилась с состоянием местности и установила, что разрушения очень велики.

Делегаты справа утвердительно кивают.

Соседний плодоводческий колхоз имени Розы Люксембург (обращаясь к сидящим справа) вносит предложение использовать прежние пастбища колхоза "Ашхети" под плодоводство и виноградарство. Земля эта представляет собой долину, травы там скверные. Как представитель комиссии по восстановлению, я предлагаю обеим деревням самим решить вопрос, должен сюда возвращаться колхоз "Ашхети" или нет.

Старик справа. Прежде всего я еще раз протестую против жесткого регламента выступлений. Мы добирались сюда из колхоза "Ашхети" три дня и три ночи, а теперь вы хотите провести обсуждение всего за полдня!

Раненый солдат слева. Товарищ, у нас теперь не так много деревень, не так много рабочих рук и не так много времени.

Молодая трактористка. На все удовольствия нужна норма. Табак по норме, вино по норме, дискуссия тоже по норме.

Старик справа (со вздохом). Черт бы побрал фашистов! Ну что ж, буду говорить по существу. Объясню, почему мы хотим вернуть себе нашу долину. Причин тому много, но я начну с самых простых. Макинэ Абакидзе, разверни-ка сыр.