Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставленная всякой рухлядью: диваном, пузатыми креслами, обитыми шершавым красным плюшем, при виде которого вспоминаешь душный день в мягком вагоне. Стены были выкрашены клеевой краской в цвет табачной жвачки. Повсюду, даже в ванной, висели гравюры с римскими развалинами, конопатые от старости. Единственное окно выходило на пожарную лестницу. Но все равно, стоило мне нащупать в кармане ключ, как на душе у меня становилось веселее: жилье это, при всей его унылости, было моим первым собственным жильем, там стояли мои книги, стаканы с каран­дашами, которые можно было чинить, – словом, все, как мне казалось, чтобы сделаться писателем.

В те дни мне и в голову не приходило писать о Холли Голайтли, не пришло бы, наверно, и теперь, если бы не разговор с Джо Беллом, который снова расшевелил мои воспоминания.

Холли Голайтли жила в том же доме, она снимала квартиру подо мной. А Джо Белл держал бар за углом, на Лексингтон-авеню; он и теперь его держит. И Холли и я заходили туда раз по шесть, по семь на дню не затем, чтобы выпить – не только за этим, – а чтобы позвонить по телефону: во время войны трудно было поставить себе телефон. К тому же Джо Белл охотно выполнял поручения, а это было обременительно: у Холли их всегда находилось великое множество.

Конечно, все это давняя история, и до прошлой недели я не виделся с Джо Беллом несколько лет. Время от времени мы созванивались; иногда, оказавшись поблизости, я заходил к нему в бар, но приятелями мы никогда не были, и связывала нас только дружба с Холли Голайтли. Джо Белл – человек нелегкий, он это сам признает и объясняет тем, что он холостяк и что у него повышенная кислотность. Всякий, кто его знает, скажет вам, что общаться с ним трудно. Просто невозможно, если вы не разделяете его привязанностей, а Холли – одна из них.

Среди прочих – хоккей, веймарские охотничьи собаки, «Наша детка Воскресенье» (передача, которую он слушает пятнадцать лет) и «Гилберт и Салливан» – он утверждает, будто кто-то из них ему родственник, не помню, кто именно.

Поэтому, когда в прошлый вторник, ближе к вечеру, зазвонил телефон и послышалось: «Говорит Джо Белл», – я сразу понял, что речь пойдет о Холли. Но он сказал только: «Можете ко мне заскочить? Дело важное», – и квакающий голос в трубке был сиплым от волнения.

Под проливным дождем я поймал такси и по дороге даже подумал, а вдруг она здесь, вдруг я снова увижу Холли?

Но там не было никого, кроме хозяина. Бар Джо Белла не очень людное место по сравнению с другими пивными на Лексингтон-авеню. Он не может похвастаться ни неоновой вывеской, ни телевизором. В двух старых зеркалах видно, какая на улице погода, а позади стойки, в нише, среди фотографий хоккейных звезд, всегда стоит большая ваза со свежим букетом – их любовно составляет сам Джо Белл. Этим он и занимался, когда я вошел.

– Сами понимаете, – сказал он, опуская в воду гладиолус, – сами понимаете, я не заставил бы вас тащиться в такую даль, но мне нужно знать ваше мнение. Странная история! Очень странная приклю­чилась история.

– Вести от Холли?

Он потрогал листок, словно раздумывая, что ответить. Невысокий, с жесткими седыми волосами, выступающей челюстью и костлявым лицом, которое подошло бы человеку много выше ростом, он всегда казался загорелым, а теперь покраснел еще больше.

– Нет, не совсем от нее. Вернее, это пока непонятно. Поэтому я и хочу с вами посоветоваться. Давайте я вам налью. Это новый коктейль, «Белый ангел», – сказал он, смешивая пополам водку и джин, без вермута.

Пока я пил этот состав, Джо Белл стоял рядом и сосал желудочную таблетку, прикидывая, что он мне скажет. Наконец сказал:

– Помните такого мистера И. Я. Юниоши? Господинчика из Японии?

– Из Калифорнии.

Мистера Юниоши я помнил прекрасно. Он фотограф в иллюстри­рованном журнале и в свое время занимал студию на верхнем этаже того дома, где я жил.

– Не путайте меня. Знаете вы, о ком я говорю? Ну и прекрасно Так вот, вчера вечером заявляется сюда этот самый мистер И. Я. Юниоши и подкатывается к стойке. Я его не видел, наверно, больше двух лет. И где, по-вашему, он пропадал все это время?

– В Африке.

Джо Белл перестал сосать таблетку, и глаза его сузились.

– А вы почем знаете?

– Так оно и было на самом деле.

Он с треском выдвинул ящик кассы и достал конверт из толстой бумаги.

– Может, вы и это прочли у Уинчелла?

В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру – удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли – если можно так сказать о темном неодушевленном предмете.

– Ну, что вы об этом думаете? – произнес Джо Белл, довольный моим замешательством.

– Похоже на нее.

– Слушайте-ка, – он шлепнул рукой по стойке, – это она и есть. Это ясно как божий день. Японец сразу ее узнал, как только увидел.

– Он ее видел? В Африке?

– Ее? Нет, только скульптуру. А какая разница? Можете сами прочесть, что здесь написано. – И он перевернул одну из фотографий. На обороте была надпись: «Резьба по дереву, племя С, Тококул, Ист-Англия. Рождество, 1956».

На Рождество мистер Юниоши проезжал со своим аппаратом через Тококул, деревню, затерянную неведомо где, да и неважно где, – просто десяток глинобитных хижин с мартышками во дворах и сарычами на крышах. Он решил не останавливаться, но вдруг увидел негра, который сидел на корточках у двери и вырезал на трости обезьян. Мистер Юниоши заинтересовался и попросил показать ему еще что-нибудь. После чего из дома вынесли женскую головку, и ему почудилось – так он сказал Джо Беллу, – что все это сон. Но когда он захотел ее купить, негр сказал: «Нет». Ни фунт соли и десять долларов, ни два фунта соли, ручные часы и двадцать долларов – ничто не могло его поколебать. Мистер Юниоши решил хотя бы выяснить происхождение этой скульптуры, что стоило ему всей его соли и часов. История была ему изложена на смеси африканского, тарабар­ского и языка глухонемых. В общем, получалось так, что весной этого года трое белых людей появились из зарослей верхом на лошадях.

Молодая женщина и двое мужчин. Мужчины, дрожавшие в ознобе, с воспаленными от лихорадки глазами, были вынуждены провести не­сколько недель взаперти в отдельной хижине, а женщине понравился резчик, и она стала спать на его циновке.

– Вот в это я не верю, – брезгливо сказал Джо Белл. – Я знаю, у нее всякие бывали причуды, но до этого она бы вряд ли дошла.

– А потом что?

– А потом ничего. – Он пожал плечами. – Ушла, как и пришла, – уехала на лошади.

– Одна или с мужчинами?

Джо Белл моргнул.

Трумен Капоте

Завтрак у Тиффани

Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставленная всякой рухлядью: диваном, пузатыми креслами, обитыми шершавым красным плюшем, при виде которого вспоминаешь душный день в мягком вагоне. Стены были выкрашены клеевой краской в цвет табачной жвачки. Повсюду, даже в ванной, висели гравюры с римскими развалинами, конопатые от старости. Единственное окно выходило на пожарную лестницу. Но все равно, стоило мне нащупать в кармане ключ, как на душе у меня становилось веселее: жилье это, при всей его унылости, было моим первым собственным жильем, там стояли мои книги, стаканы с карандашами, которые можно было чинить, – словом, все, как мне казалось, чтобы сделаться писателем.

В те дни мне и в голову не приходило писать о Холли Голайтли, не пришло бы, наверно, и теперь, если бы не разговор с Джо Беллом, который снова расшевелил мои воспоминания.

Холли Голайтли жила в том же доме, она снимала квартиру подо мной. А Джо Белл держал бар за углом, на Лексингтон-авеню; он и теперь его держит. И Холли и я заходили туда раз по шесть, по семь на дню не затем, чтобы выпить – не только за этим, – а чтобы позвонить по телефону: во время войны трудно было поставить себе телефон. К тому же Джо Белл охотно выполнял поручения, а это было обременительно: у Холли их всегда находилось великое множество.

Конечно, все это давняя история, и до прошлой недели я не виделся с Джо Беллом несколько лет. Время от времени мы созванивались; иногда, оказавшись поблизости, я заходил к нему в бар, но приятелями мы никогда не были, и связывала нас только дружба с Холли Голайтли. Джо Белл – человек нелегкий, он это сам признает и объясняет тем, что он холостяк и что у него повышенная кислотность. Всякий, кто его знает, скажет вам, что общаться с ним трудно. Просто невозможно, если вы не разделяете его привязанностей, а Холли – одна из них. Среди прочих – хоккей, веймарские охотничьи собаки, «Наша детка Воскресенье» (передача, которую он слушает пятнадцать лет) и Гилберт и Салливан1 – он утверждает, будто кто-то из них ему родственник, не помню, кто именно.

Поэтому, когда в прошлый вторник, ближе к вечеру, зазвонил телефон и послышалось: «Говорит Джо Белл», – я сразу понял, что речь пойдет о Холли. Но он сказал только: «Можете ко мне заскочить? Дело важное», – и квакающий голос в трубке был сиплым от волнения.

Под проливным дождем я поймал такси и по дороге даже подумал: а вдруг она здесь, вдруг я снова увижу Холли?

Но там не было никого, кроме хозяина. Бар Джо Белла не очень людное место по сравнению с другими пивными на Лексингтон-авеню. Он не может похвастаться ни неоновой вывеской, ни телевизором. В двух старых зеркалах видно, какая на улице погода, а позади стойки, в нише, среди фотографий хоккейных звезд, всегда стоит большая ваза со свежим букетом – их любовно составляет сам Джо Белл. Этим он и занимался, когда я вошел.

– Сами понимаете, – сказал он, опуская в вазу гладиолус, – сами понимаете, я не заставил бы вас тащиться в такую даль, но мне нужно знать ваше мнение. Странная история! Очень странная приключилась история.

– Вести от Холли?

Он потрогал листок, словно раздумывая, что ответить. Невысокий, с жесткими седыми волосами, выступающей челюстью и костлявым лицом, которое подошло бы человеку много выше ростом, он всегда казался загорелым, а теперь покраснел еще больше.

– Нет, не совсем от нее. Вернее, это пока непонятно. Поэтому я и хочу с вами посоветоваться. Давайте я вам налью. Это новый коктейль, «Белый ангел», – сказал он, смешивая пополам водку и джин, без вермута.

Пока я пил этот состав, Джо Белл стоял рядом и сосал желудочную таблетку, прикидывая, что он мне скажет. Наконец сказал:

– Помните такого мистера И. Я. Юниоши? Господинчика из Японии?

– Из Калифорнии.

Мистера Юниоши я помнил прекрасно. Он фотограф в иллюстрированном журнале и в свое время занимал студию на верхнем этаже того дома, где я жил.

– Не путайте меня. Знаете вы, о ком я говорю? Ну и прекрасно. Так вот, вчера вечером заявляется сюда этот самый мистер И. Я. Юниоши и подкатывается к стойке. Я его не видел, наверно, больше двух лет. И где, по-вашему, он пропадал все это время?

– В Африке.

Джо Белл перестал сосать таблетку, и глаза его сузились.

– А вы почем знаете?

– Прочел у Винчела2. – Так оно и было на самом деле.

Oн с треском выдвинул ящик кассы и достал конверт из толстой бумаги.

– Может, вы и это прочли у Винчела?

В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру – удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли – если можно так сказать о темном неодушевленном предмете.

– Ну, что вы об этом думаете? – произнес Джо Белл, довольный моим замешательством.

– Похоже на нее.

– Слушайте-ка, – он шлепнул рукой по стойке, – это она и есть. Это ясно как божий день. Японец сразу ее узнал, как только увидел.

– Он ее видел? В Африке?

– Ее? Нет, только скульптуру. А какая разница? Можете сами прочесть, что здесь написано. – И он перевернул одну из фотографий. На обороте была надпись: «Резьба по дереву, племя С, Тококул, Ист-Англия. Рождество, 1956».

На рождество мистер Юниоши проезжал со своим аппаратом через Тококул, деревню, затерянную неведомо где, да и неважно где, – просто десяток глинобитных хижин с мартышками во дворах и сарычами на крышах. Он решил не останавливаться, но вдруг увидел негра, который сидел на корточках у двери и вырезал на трости обезьян. Мистер Юниоши заинтересовался и попросил показать ему еще что-нибудь. После чего из дома вынесли женскую головку, и ему почудилось – так он сказал Джо Беллу, – что все это сон. Но когда он захотел ее купить, негр сказал: «Нет». Ни фунт соли и десять долларов, ни два фунта соли, ручные часы и двадцать долларов – ничто не могло его поколебать. Мистер Юниоши решил хотя бы выяснить происхождение этой скульптуры, что стоило ему всей его соли и часов. История была ему изложена на смеси африканского, тарабарского и языка глухонемых. В общем, получалось так, что весной этого года трое белых людей появились из зарослей верхом на лошадях. Молодая женщина и двое мужчин. Мужчины, дрожавшие в ознобе, с воспаленными от лихорадки глазами, были вынуждены провести несколько недель взаперти в отдельной хижине, а женщине понравился резчик, и она стала спать на его циновке.

– Вот в это я не верю, – брезгливо сказал Джо Белл. – Я знаю, у нее всякие бывали причуды, но до этого она бы вряд ли дошла.

– А потом что?

– А потом ничего. – Он пожал плечами. – Ушла, как и пришла, – уехала на лошади.

– Одна или с мужчинами?

Джо Белл моргнул.

– Она, наверно, Африки и в глаза не видела, – сказал я совершенно искренне; но все же я мог себе ее представить в Африке: Африка – это в ее духе. Да и головка из дерева… – Я опять посмотрел на фотографии.

– Все-то вы знаете. Где же она сейчас?

– Умерла. Или в сумасшедшем доме. Или замужем. Скорей всего, вышла замуж, утихомирилась и, может, живет тут, где-нибудь рядом с нами.

Он задумался.

– Нет, – сказал он и покачал головой. – Я вам скажу почему.

Если бы она была тут, я бы ее встретил. Возьмите человека, который любит ходить пешком, человека вроде меня; и вот ходит этот человек по улицам уже десять или двенадцать лет, а сам только и думает, как бы ему не проглядеть кое-кого, и так ни разу ее не встречает – разве не ясно, что в этом городе она не живет? Я все время вижу женщин, чем-то на нее похожих… То плоский маленький задок… Да любая худая девчонка с прямой спиной, которая ходит быстро… – Он замолчал, словно желая убедиться, внимательно ли я его слушаю. – Думаете, я спятил?

– Просто я не знал, что вы ее любите. Так любите. Я пожалел о своих словах – они привели его в замешательство. Он сгреб фотографии и сунул в конверт. Я посмотрел на часы. Спешить мне было некуда, но я решил, что лучше уйти.

Ошибки в фильме

Художественный анализ фильма «Завтрак у Тиффани»

Сюжет фильма основан на мелодраматической истории об очаровательной авантюристке Холли Голайтли, показанной через призму восприятия её жизни молодым писателем Полом Варжаком. Он, пытаясь узнать и понять молодую светскую львицу, незаметно для себя влюбляется в легкомысленную Холли и задумывается над своей жизнью. Таким образом, тема поиска себя и своего места в мире становится центральной в фильме, а мелодраматическая комедия приобретает ярко выраженный внутренний конфликт героев, приближающий жанр «Завтрака у Тиффани» к психологической драме.

Образ главной героини очень типичен для современного американского кинематографа, и за последние годы на экран вышли десятки фильмов о девушках, приехавших покорять Нью-Йорк. Образ Холли Голайтли, исполненный Одри Хепберн, стал образцом для изображения девушки, живущей в большом городе. Роль принесла ей не только славу самой высокооплачиваемой звезды Голливуда, но и сделала эталоном стиля, которым Хепберн является и сегодня. Холли Голайтли, перенесённая со страниц одноимённого романа Трумэна Капоте на экран, открыла миру новый тип. К началу 60-х женщины стали инициативны, предприимчивы и авантюрны. А Холли и вовсе во всеуслышание заявляет о своей независимости и свободе: от мужчин, от чужого мнения, от собственного прошлого. Конечно, в последнем она ошиблась, и её философия терпит крах при вмешательстве в неё реальности. Но неправильно считать этот женский образ гимном феминизма,- это в корне неверно. Скорее Одри Хепберн удалось сыграть такую героиню, которой хотят подражать миллионы. Образ жизни, стиль одежды, высказывания Холли Голайтли породили даже новую модную тенденцию, хотя фильм нельзя назвать произведением о модной индустрии.

Молодой писатель Пол Варжак, персонаж нарративный, пусть не от его имени ведётся повествование. Если в книге он обезличен, то в фильме авторы наделили его своей историей, похожей на историю главной героини. Полу принадлежит и великая миссия - открыть глаза девушке на наивность её мировосприятия. Он, как и Холли, живёт на деньги любовниц, только его положение куда более унизительно. Он это осознаёт и агрессивно реагирует на напоминания о своём низком статусе «любовника по вызову». И если Холли «прозревает» лишь после его слов: «Ты сама смастерила свою клетку, и в Цюрихе или Сомали она не заканчивается! Куда ни беги, ты всё равно прибежишь к самой себе!», то Пол, погрузившись в мир авантюрной искательницы богатого мужа, на протяжении всего фильма постепенно постигает ошибочность, как своего, так и её жизненного ориентира.

Авторы фильма не стали ограничиваться двумя главными героями, они ввели третьего, без которого фильм не был бы таким стильным. На улицах Нью-Йорка разворачивается любовная история, сыгранная Одри Хепберн и Джорджем Пеппардом. В оригинальном трейлере Paramount показали завораживающий город, блеск и мерцание, которого до этого никогда не было в кино. «Завтрак…» и сейчас ассоциируется с Нью-Йорком, хотя на самом деле не так много сцен было снято в самом городе! Всего 8 съёмочных дней работы в городе. Это сцены на набережной в Центральном парке, внешний вид Женской тюрьмы на 10-ой улице, стены дома, в котором жила Холли, площадка перед Нью-Йоркской Публичной библиотекой, ну и конечно, ювелирный бутик «Тиффани». Впервые в истории двери магазина были открыты в воскресенье, и около 40-ка продавцов и охранников следили за драгоценностями, пока работала съёмочная группа.

Наличие серьёзного внутреннего конфликта и сложных противоречий между героями не сделало «Завтрак у Тиффани» полноценной психологической драмой, хотя придало мелодраме её черты. В фильме более явными являются признаки комедии, а персонажи, окружающие героев преувеличенно комичны. Алана Рида, сыгравшего японца-фотографа Салли Томато, воплотившего в жизнь пример истеричного арендодателя можно сравнить с гениальными работами Нины Руслановой и Нонны Мордюковой в картинах «Будьте моим мужем» и «Бриллиантовая рука», соответственно. Гости на вечеринке, полицейские, бывший муж Холли - пример сумасшедших людей, о которых говорят герои вечером в спальне Тома, только познакомившись. И на их фоне наивная, со своими странностями, жаждущая богатого поклонника Холли выглядит довольной происходящим. Для Пола же этот мир чужд, нелеп и фальшив. Между героями время от времени возникают конфликты на почве разных мировоззрений, но, в конце концов, они остаются вместе, преодолев все преграды и проблемы, которые Холли не ведая создавала день за днём. Таким образом, «happy and», нравоучительный конец и яркие романтические отношения между главными героями сделали из новеллы Трумэна Капоте полноценную мелодраму.

Драматургия фильма классическая: события разворачиваются одно за другим. Но из-за наличия двух основных героев манера повествования постепенно изменяется. До вечеринки в квартире Холли она выступает в качестве наблюдателя за новым жильцом этажом выше (Полом), воспринимается происходящее на экране так, будто его переезд изменит её жизнь полностью. Но уже на вечеринке Пол становится главным созерцающим лицом, которому Холли куда более интересна, чем он ей. Для неё он новый друг, у которого всего одна напечатанная книга, и которая почти сделала его, по мнению Холли, настоящим писателем. Для Пола же мисс Голайтли не только повод для нового рассказа, который он берётся написать. Из этого интереса к девушке и её судьбе появляется дружба между ними, а вскоре и влюблённость.

Киноповествование «Завтрака у Тиффани» начинается со вступительной части - завязки: переезд Пола в новый дом и знакомство с Холли. Далее следуют сюжетные повороты, приближающие действие к кульминации: разговор в спальне (первое упоминание о брате), вечеринка, прогулка по Нью-Йорку и посещение магазина «Тиффани». Далее, сама кульминация. В данном случае это новость о смерти брата Холли, - Фреда. В развязке показаны последствия наивности героини Одри Хепберн (арест и разочарование в Хосе (политик из Бразилии)) и соединение Пола и Холли. Немаловажным является эпизод разговора Пола с любовницей, в котором мужчина разрывает отношения с ней, предпочтя бедную, но любимую Холли. Последующие эпизоды показали зрелость Пола, в отличие от мисс Голайтли, всё ещё жаждущей богатства, а не бескорыстной любви. Эти эпизоды были необходимы для придания фильму драматической окраски, они крайне эмоциональны и держат зрителя в напряжении, - как же поступит непредсказуемая героиня?

Монтаж «Завтрака…» не является новаторским, а изображение и ракурсы типичны для мелодрам и комедий того периода американского кино. Но, тем не менее, в 1962 году фильм получил пять номинаций на «Оскар» и взял две статуэтки - за лучшую песню и лучший саундтрек. Знаменитая песня "Moon River" была написана специально для Хепберн. Так как у нее не было вокального образования, песня создавалась таким образом, чтобы она смогла исполнить ее в одной октаве. Саму песню в период монтажа и вовсе хотели исключить из фильма, посчитав ее "простой и глупой", но Одри Хепберн сумела отстоять ее.

"Завтрак у Тиффани" был снят в 1961 году по повести Трумэна Капоте. Главную роль, Холли Голайтли, в нем исполнила Одри Хепберн. После выхода фильма ее персонаж стал культовым.

Спорные аспекты фильма, включая Микки Руни в роли господина Юниоши и занятие Холли, не особо испортили популярность классического кино от Блейка Эдвардса, даже спустя 45 лет.

Ниже представлены некоторые, особенно удивительные, факты о фильме "Завтрак у Тиффани"

Трумэн Капоте хотел, чтобы Холли играла Мэрилин Монро

Пола Страсберг, советница и исполняющая обязанности тренера Мэрилин Монро, сказала ей, что не следует играть "даму на один вечер", и актриса прислушалась к совету. Капоте же до последнего противился выбору в пользу Одри. По его словам с ней фильм будет "неправильным".

Ширли Маклейн отклонила предложение

Ширли Маклейн, успешная актриса и на то время, и сейчас, говорит, что отклонить предложение на роль в "Завтраке" было ее ошибкой. Сейчас она вспоминает это с сожалением.

Одри Хепберн до последнего сомневалась

В интервью "Нью-Йорк Таймс" Одри говорила, что принять решение ей было очень сложно. В основном из-за собственной самокритичности. Хепберн считала себя очень юной и неопытной актрисой для такой роли и не была уверена, что вытянет ее на одном "интстинкте". Факт, что у нее это вышло на двести процентов.

Кстати, именно Блейк Эдвардс увидел в ней этот потенциал и убедил в нем сначала ее, а потом и всех остальных.

Режиссером должен был быть Франкенхаймер

Изначалально Франкенмейхер должен был быть режиссером будущего шедевра. Но Одри согласилась на роль только с Блейком Эдвардсом "у руля".

Полом мог быть Стив МакКвин

Хотя Эдвардсу и удалось заполучить Хепберн, МакКвина в роли главного героя ему увидеть было не суждено. Как и еще один вариант - Тони Кертиса.

Пеппард никому не нравился

Итоговый исполнитель главной роли не понравился никому. Эдвардс его не хотел, но Пеппард практически умолял о зачислении в штат. Даже будучи на съемках, актер постоянно спорил с режиссером, по каждому поводу. Одри же находила партнера "помпезным", и ей не нравилось такое отношение к нему со стороны других.

"Обманка" для цензоров

Сценарий фильма мог бы показаться слишком вульгарным для того времени, потому Самнер Локк Эллиот и Джордж Аксельрод изо всех сил пытались обойти "острые углы". Они сосредотачивали внимание на Павле и не акцентировали его на занятии Холли.

Платье главной героини было сделано на заказ

Маленькое черное платье Холли было сделано под заказ Юбером де Живанши. Это было идеальное сочетание: ведь дизайнер уже работал с Одри и не раз.

Кстати, наряд Хепберн из "Тиффани" был продан с аукциона в 2006 за 900 тысяч долларов.

Тайны насчет озвучки

Фред Флинстоун был озвучен Аланом Ридом. Это факт. Но некоторые считают, что он звучал слишком похоже на легендарного Мэла Бланка.

"Тиффани" ради съемок впервые с 19 века открыли в воскресенье

Вообще-то, знаменитый магазин не открывается в это время. Но ради фильма сделали даже это. К тому же, во избежание воровства, на съемках дежурили сорок вооруженных охранников.

Жертвы во имя вечеринок

Вечеринка у Холли - практически самое затратное и трудоемкое из всего фильма. Статисты в роли друзей Эдвардса, шампанское, 120 литров безалкогольных напитков, 60 коробок сигарет, хот-доги, колбасы, чипсы, соусы и сэндвичи для съемок этих кадров. Для создания достаточного количества дыма также пришлось потрудиться.

Микки Руни стыдится своей роли

Роль господина Юниоши для Микки Руни была не самой лучшей, по его собственному заявлению. Актер говорил, что стыдится ее. Сожаление высказывал и сам Эдвардс.

"Moon River" была почти вырезана из фильма

Автор текста прекрасной песни, исполняемой Холли на балконе, Джонни Мерсер, изначально озаглавил ее как "Blue River", прежде чем понял, что композиции с таким названием уже есть.

Генри Манчини провел еще месяц, чтобы придумать подходящую мелодию. "Это была одна из самых трудных вещей, которые мне когда-либо приходилось писать, потому что я не мог понять, что и как эта дама будет петь там, на пожарной лестнице", - сказал Манчини.

По одной из версий, президент Paramount Pictures, Марти Ранкин, после первого просмотра скрининга фильма сказал, что песня должна быть вырезена.

В другом варианте этой истории один из продюсеров сказал, что песня должна быть переписана.

В обоих случаях реакцией был дерзкий и остроумный ответ Одри, которая "помогла" песне быть услышанной миром. В итоге "Moon River" выиграла премию Американской киноакадемии за лучшую песню.

Хепберн писала записку Манчини

В записке говорилось: "Я только что видела нашу картину. Фильм без музыки - как самолет без топлива. Однако работа сделана красиво, хотя мы все еще на земле и в реальном мире. Ваша музыка воодушевляет. Спасибо, дорогой Хэнк ".

Она подписала ее: "С большой любовью, Одри ".

Холли - не девушка по вызову, по словам Капоте

Трумэн Капоте в интервью Playboy в 1968 году заметил, что Холли Голайтли не девушка по вызову. Скорее, она - распространенный на то время образ подлинной американской гейши.

Студия также убедилась в добропорядочности Холли

Голайтли не была официально подписана как "девушка по вызову". В пресс-релизе ее определили термином "кук" (по словам продюсера, Мартина Джурова, это "котенок, который никогда не вырастет в кошку"). Это также было важно обозначить, потому что ее играла "звезда Одри Хепберн, а не безвкусная Хепберн".

Вандербилт, возможно, была источником вдохновения для Холли

На образ Холли частично повлияли наследница Вандербилт, танцовщица Джоан Мак-Кракен, Кэрол Грейс, Лилли Мэй (мать Т. Капоте, ее имя похоже на реальное имя Холли - Лула Mae), Кэрол Маркус, Автор Дорис Лилли, Фиби Пирс (школьная подруга Капоте), Уна О"Нил Чаплин, писатель и журналист Мейв Бреннан, и модель и актриса Сьюзи Паркер.

Капоте, однако, все это опроверг и нередко утверждал, что реальной Холли была женщина, которая жила снизу от него в начале 1940 года.

Квартира Холли Голайтли под номером 18 была продана за семь миллионов

Семь целых четыре десятых миллиона долларов - именно за столько была продана в июне 2015 года квартира Холли Голайтли, девушки, так любившей завтракать у Тиффани. В ней оставили соответствующий интерьер, потому внутри "браунстоуна", выставленного впервые на аукцион в 2014 году за 10 миллионов, осталась та самая атмосфера.